Счетчики




«Анжелика в Квебеке» (фр. Angélique à Québec) (1980). Часть 3. Дом маркиза Де Виль Д'аврэя

В самую первую ночь, проведенную в доме маркиза де Виль д'Аврэя, Анжелике снился Пуату, прелестный французский город, где она провела свои отроческие годы, воспитываясь в монастыре урсулинок. Она видела себя идущей по узким улочкам, поднимающимся по склонам холма над тихой речкой Клэн.

Ей было пятнадцать или шестнадцать лет, и душа ее была полна грусти и тревоги.

Она шла к церкви Нотр-Дам-ла-Гранд. Войдя в нее, она удивилась тишине и полумраку, в то время как она ожидала услышать звучание органа и увидеть сияние свечей. В замешательстве она хотела выйти, но вдруг очутилась в объятиях смеющегося молодого пажа, жадно и неловко целующего и обнимающего ее. Внезапно она проснулась.

Анжелика приподнялась, опершись на локоть. Нежность простыней, мягкость подушек, запах лимона и лаванды, которым были пропитаны ткани, напомнили ей, что она находится в роскошной кровати с балдахином, возвышающейся на трех ступеньках, и что сама эта кровать находится в солидном каменном доме, стоящем среди других, подобных ему, домов, и постепенно все эти детали восстановили реальность: она была в Квебеке, в Новой Франции.

Рядом с ней спал Жоффрей. Она пошевелилась, чтобы быть поближе к нему и ощутить тепло его тела.

Сон, от которого она только что пробудилась, придавал необъяснимую глубину тем чудесным моментам, которые она переживала.

Когда она проснулась уже окончательно, колокола всех церквей, ближних и дальних, звонили вовсю.

Жоффрей стоял у окна. Он был уже наполовину одет. Белизна его рубашки со множеством складок, отделанная кружевами, резко контрастировала со смуглой кожей.

В утреннем свете был виден его резко очерченный профиль, нос с горбинкой, выпуклый рот, в складке которого таились нежность и насмешка, даже когда он был спокоен.

Граф де Пейрак приоткрыл створки окна. Холодный воздух проник в комнату, и свет стал ярче. Комната была так мала, что, не вставая с кровати, можно было увидеть то, что происходило на улице. Напротив окна, за фруктовым садом, виднелась в отдалении река.

Солнце медленно поднималось из-за красноватых, с багровыми оттенками облаков, застилающих горизонт, и его розовое сияние то меркло, то вновь загоралось по мере того, как оно становилось все выше.

Святой Лаврентий был зеленоватого цвета. Контуры большого острова Орлеан были едва различимы. На севере виднелась красиво изогнутая линия побережья Бопре, с отдельно стоящими большими домами и несколькими хижинами вокруг колокольни.

Анжелика мечтала о том, чтобы много раз наблюдать из этого окна восход солнца. Она откинула одеяла и, надев домашнее платье, нечто вроде «душегрейки» из плотного шелка, отделанное мехом по воротнику и рукавам, присела на край кровати, разглядывая мебель, собранную на этом маленьком пространстве. Флорентийское зеркало висело над туалетным столиком из орехового дерева, на котором лежали восхитительные предметы дамского туалета: расчески, щетки, гребня, так удачно заменившие ей ее личные вещи, потерянные накануне.

В углу монументальная молитвенная скамья из эбенового дерева, инкрустированная драгоценными камнями и миниатюрами на эмали, также во флорентийском стиле, служила одновременно книжным шкафом. Кровать с четырьмя колоннами, с балдахином, с сундуком для вещей у изголовья и с переносными консолями, являлась как бы сама по себе комнатой.

Анжелика подошла к графу де Пейраку, стоявшему у окна. Он обернулся и улыбнулся ей. Она подумала, что впервые после долгих лет они находятся вдвоем в городском доме, имеющем все удобства и несомненную элегантность.

После скольких лет? О! Бог мой, со времен Тулузы! Пятнадцать лет? Двадцать?

Она не могла поверить, что наконец это произошло.

Итак, конец блужданиям? Конец ненадежным пристанищам, скрипящим кораблям, пропитанным соленым воздухом, деревянным фортам в лесной глуши или на пустынном берегу, где вас подстерегают голод, цинга, насильственная смерть.

— Я хотела бы жить в этом маленьком доме, — сказала она себе, — и встречать каждый день восход солнца…

Как бы угадав ее мысли, Жоффрей заговорил о замке Монтиньи, отданном в их распоряжение.

— Это красивый дом, крепкий, прекрасно обставленный, но я понимаю, что вам не хочется жить в нем, так как вы будете постоянно вспоминать о том, что он предназначался для герцогини де Модрибур…

Украдкой он насмешливо взглянул на нее.

— В самом деле, вы угадали… Я знаю, что вы, Жоффрей, значительно менее чувствительны к такого рода вещам.

— Разумеется!

— Я слишком боюсь повстречаться там с ее злосчастной тенью… Я не перестаю думать о том, что Амбруазина готовилась к своему приезду в Квебек, а это, вне всякого сомнения, означает, что у нее здесь есть друзья, соучастники… Хотя самый опасный, самый влиятельный из них — ее друг детства, отец д'Оржеваль, исчез, остается еще много других… Кто они? Мало-помалу, они обнаружатся и…

— И… вы будете лучше себя чувствовать, живя в этом доме, — заключил Пейрак, обнимая ее, — я понимаю… Этот дом сделан как будто специально для вас… Я полагаю, что это именно то, о чем вы мечтали той долгой и суровой зимой, с которой мы боролись в прошлом году в Вапассу.

И вы заслужили спокойной и счастливой жизни, такой, какая вам по душе. Вы пережили столько невзгод и волнений. Ну что ж, тогда часть наших людей мы разместим в замке де Монтиньи. Правда, в результате он станет похож на военную казарму. Там будут жить наши офицеры, и в нем мы поместим больных и раненых из нашего экипажа, а также небольшой оборонительный гарнизон. Однако в этом замке есть большие гостиные, которые мы сможем использовать для официальных приемов. А в одном из помещений я устрою свой командный пост.

А этот маленький дом, возвышающийся над веем городом, будет ваш. Отсюда город будет под наблюдением ваших зеленых глаз. Отсюда вы раскинете ваши сети, и город, опутанный ими, покорится вашей мудрой стратегии. Ведь таковы ваши планы, мой прекрасный военачальник?

Он поцеловал Анжелику.

— …Но никакой войны не будет, — продолжал он. — Мы победили свою злую судьбу. Наша стратегия отныне будет заключаться в том, чтобы организовать развлечения по своему вкусу, устраивать наше будущее, заводить себе друзей в Новой Франции.

Слушая его, Анжелика чувствовала, как в ней просыпаются внутренние силы и вкус к счастливой и безмятежной жизни В их вкусах было так много общего: они любили жизнь, приключения, успех, борьбу за гармонию и красоту существования.

Скрытность Анжелики, ее стремление утаить некоторые эпизоды из прошлой жизни иногда раздражали слишком свободолюбивую и независимую натуру аквитанского дворянина, привыкшего к доверчивости женских сердец. Но затем он понял, что и у мужчины, и у женщины должны быть свои тайны, секретные глубины, недоступные никому. Богатство внутренней жизни сближало их сильнее и делало их чувство более изысканным.

Все это выразилось в том поцелуе, который стал для них самым блаженным моментом сегодняшнего утра.

Как бы хорошо им ни было вместе, приходилось думать о том, как организовать встречи и приемы, с кем необходимо было встретиться в первую очередь.

— Я собираюсь попросить губернатора Фронтенака созвать как можно раньше экстренный Большой Совет, чтобы обсудить на нем наше положение и утвердить статус нашего присутствия в городе.

Анжелика помнила о тех нескольких «особых» случаях: что делать с Аристидом, с Жюльеной, с англичанином из Коннектикута — Элией Кемптоном, которые незамедлительно будут сочтены «нежелательными лицами», несмотря на то, что они находятся в Квебеке не по своей воле. И что делать с Адемаром, дезертиром, который рисковал быть выставленным к позорному столбу или даже вздернутым на дыбу или повешенным.

Однако первое, что она собиралась сделать, это добиться аудиенции у епископа. С его помощью она хотела встретиться с матерью Магдалиной, ясновидящей монахиней-урсулинкой, чье видение легло на нее тяжким обвинением в том, что она демон.

Урсулинка должна как можно скорее засвидетельствовать, что Анжелика совершенно не похожа на ту женщину, которую она видела во сне.

Да, теперь она отчетливо понимала, какие неожиданности могут подстерегать их в Квебеке.

Вначале она воспринимала эту экспедицию в Новую Францию как чисто дипломатическую, касающуюся только лишь их положения в Америке. Но Квебек — это было королевство в миниатюре, квинтэссенция Дворца и королевской администрации. Прошлое! Им мог оказаться этот господин из толпы, крикнувший при виде де Пейрака, входящего со знаменами на площадь: «Слушайте, на Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне…»

Она встала и позвала Иоланту:

— Прежде всего надо встретиться с епископом. А затем я должна пойти поблагодарить эту милую женщину, вставшую на мою защиту вчера в Нижнем городе и взявшую на себя заботу о моем коте, эту даму Жанин Гонфарель. Наши религиозные пристрастия различны, но она сама мне очень нравится, и я охотно с нею познакомлюсь. Виль д'Аврэй относится к ней с большим уважением. И напомните мне, пожалуйста, что сегодня же я должна раздать подарки самым влиятельным дамам этого города.

* * *

Итак, это было их первое утро в Квебеке.

Прежде всего они вместе отправились в поместье Монтиньи, чью крышу и трубы можно было различить из-за холма.

Их сопровождали испанские солдаты де Пейрака и Жан ле Куеннак.

Именно так, как и предполагал Жоффрей де Пейрак, замок превратился в некий бивуак, в котором царило оживление и беспорядок.

Де Пейрак отдал приказы и распоряжения своим офицерам, и они покинули Монтиньи, сопровождаемые своей гвардией, но на этот раз менее многочисленною.

Все улицы Квебека вели в собор.

Направляясь из замка Монтиньи по дороге Сент-Фуа, Анжелика с мужем и их эскорт вышли на соборную площадь в тот момент, когда там заканчивалась служба.

Их прибытие, хоть и несравненно менее пышное, чем накануне, произвело тем не менее сенсацию.

С ними любезно раскланивались, и многие дамы обступили их со всех сторон. Впереди всех была мадам де Меркувиль. Еще вчера Анжелика обратила внимание на эту красивую, энергичную даму. Высокая, элегантно одетая, со свежим цветом лица, она пришла слушать мессу в сопровождении двух старших дочерей, четырнадцати и пятнадцати лет.

Поздоровавшись и произнеся любезности в адрес каждой из присутствующих дам, де Пейрак ушел. Его ожидал губернатор в замке Св. Людовика. Он удалился, уводя с собой своих испанцев, и тут же все обступили Анжелику.

Из всех любопытствующих мадам де Меркувиль была самая любезная и приветливая. Она осведомилась о здоровье Анжелики, о том, как она отдохнула, нравится ли ей дом, и заверила, что она находится в ее полном распоряжении и готова помочь ей во всем, что может сделать ее жизнь в Квебеке наиболее приятной.

Она предложила Анжелике найти служанку для грязной работы, а пока она пришлет ей своего раба-индейца, купленного за 15 ливров. Она не гарантировала безупречность его работы, так как он был ленивым и мечтательным.

Если же мадам де Пейрак захочет осмотреть город, мадам де Меркувиль пришлет ей свой портшез и своих лакеев. И она готова дать ей советы по заготовке продуктов на зиму. Вскоре начнутся холода, и уже поздно будет закладывать на хранение коренья, морковь, репу и т. д. Ведь зима в Канаде длится долго. Даже в Квебеке им приходилось голодать, если весна задерживалась.

Дамы, стоящие вокруг, начали вспоминать те годы, когда им приходилось варить кусочки кожи, чтобы придать крепость супу и примешивать к муке опилки.

Анжелика попыталась объяснить, что ей пришлось уже пережить зиму на американской земле и что она знакома с некоторыми ее неудобствами, но напрасно. Жительницы колонии, гордящиеся своим опытом, очень любили наставлять вновь прибывших. Анжелике стоило больших усилий прекратить их рассказы о голоде и о многочисленных рецептах по заготовке на зиму продовольственных запасов.

Обратясь к мадам де Меркувиль, Анжелика сказала, что была бы ей очень признательна, если та поможет ей как можно скорее встретиться с епископом. Не знает ли она, к кому ей нужно обратиться?

Мадам де Меркувиль посоветовала поговорить с господином де Верньером, директором семинарии.

И дамы принялись высказывать свое мнение относительно всемогущего прелата, мессира Франсуа де Монморанси-Лаваля, епископа апостольской церкви Новой Франции. Мнения эти были весьма различны: одни обожали епископа, другие, казалось, откровенно его ненавидели.

Анжелика внимательно прислушивалась ко всем этим противоречивым суждениям, но вдруг неожиданно раздался пронзительный радостный крик, похожий на птичий, и крохотное дитя, одетое в белое, буквально полетело к Анжелике.

Дитя было такое легкое и маленькое, что его ножки едва касались круглых камней, которыми была вымощена площадь.

Его чепчик и кружевной фартук, развевающийся на ветру, усиливали сходство с маленькой летящей птичкой.

Девочка бежала прямо к Анжелике, заливисто смеясь от всей души, протянув вперед руки, и Анжелике оставалось лишь наклониться и подхватить ее.

— Эрмелина! — вскричала мадам де Меркувиль, узнав свою младшую дочь.

Присутствующие застыли в изумлении. Затем послышались восклицания:

— Она ходит! Она ходит!

— Она убежала от Перрины!

— Но еще вчера она не ходила!

— Она не просто ходит, — сказал господин де Лонгшон торжественно, — она бегает!

Держа ребенка на руках, Анжелика искала в своей сумочке конфету или какое-нибудь другое лакомство, которые были у нее всегда припасены для Онорины или Керубина.

— Не давайте ей ничего! — воскликнула мадам де Меркувиль. — Она такая сладкоежка!

— Но она прелестна!

Анжелика не понимала, почему приход этой девочки вызвал столько эмоций. Вслед за ней прибежала кормилица-негритянка, плача и всплескивая руками:

— Чудо! Произошло Чудо!

Она бросилась на колени перед Анжеликой и принялась целовать подол ее платья.

— Я сейчас объясню вам, что произошло, дорогая мадам де Пейрак, — сказала мадам Гобер де ла Меллуаз, утирая платком залитое слезами лицо, — этот трехлетний ребенок не ходил, девочка даже сидела с трудом в своей кроватке, и вдруг сегодня так сразу…

Маленькое создание, такое легкое и веселое, устроившись у нее на руках, грызло конфеты с торжествующим видом, будто радуясь тому, как здорово ей удалось провести своих родителей. Анжелика передала девочку одной из ее старших сестер, а та — кормилице. Вокруг них люди смеялись и плакали. Послышались слова:

— Маленькая Эрмелина чудодейственно исцелилась!

Несмотря на то, что событие касалось ее в первую очередь, мадам де Меркувиль не теряла времени. Эта здравомыслящая женщина, креолка по происхождению, привыкла ко всяким неожиданностям жизни в колонии, так же как и к разрушительным тайфунам на островах, где она провела детство, и к голоду и ирокезам в Канаде. Она решила позже поблагодарить небеса за чудесное излечение ее дочери и представила госпоже де Пейрак директора семинарии господина де Верньера, которому она передала просьбу Анжелики. Монсеньер де Лаваль предполагал встретиться с ней либо сегодня же во второй половине дня, либо завтра утром.

Анжелика, восхищенная тем, как быстро дела подобного рода решаются в этой стране, подумав, решила назначить встречу на завтра.

Сегодня же она сможет воспользоваться предложенным ей портшезом мадам де Меркувиль и спуститься в Нижний город, чтобы забрать своего кота и поблагодарить мадам Гонфарель.

* * *

Двое лакеев мадам де Меркувиль осторожно несли портшез, куда уселась Анжелика, по обрывистой тропе, ведущей в порт.

По мере того, как они спускались, их окружала все более плотная толпа.

Анжелика с любопытством смотрела из-за занавесок.

В Нижнем городе царило оживление. Тут можно было увидеть трапперов, сколотивших себе состояние. В одежде из замши с бахромой, с ружьем через плечо и со скучающим видом, они входили в лавки портных, чтобы заказать себе приличную одежду. Индейцы, еще не выпившие всю полученную в обмен водку, бродили по городу, расставившему им соблазнительные ловушки. Их неторопливость и мечтательность контрастировали с деловитостью, царившей в порту и в прилегающих к нему улицах.

Готовились к приближению зимы. Привозили дрова, разгружали их во дворах, и повсюду слышен был звук кидаемых поленьев, и видны дети, укладывающие их в аккуратные поленницы.

Лошади, запряженные в повозки, терпеливо ждали перед воротами. Это были тихие, покорные лошади, привыкшие тянуть тяжести. Весной их запрягут в плуг вместо быков. То, что этих лошадей развели в большом количестве, было одним из достижений Канады, так как все они произошли от тех двенадцати лошадей, присланных когда-то французским королем.

В Квебеке дети в деревянных башмаках бегали совершенно свободно по городу, играя, устраивая драки. Анжелика заметила нескольких мальчиков десяти-двенадцати лет, курящих трубку с видом заправских трапперов. В этой стране курили все, дворяне и крестьяне, торговцы н искатели приключений, и даже некоторые женщины, сидя на пороге своих домов. Это была привычка и удовольствие, глубоко укоренившиеся в здешних местах, помогающие летом бороться с комарами, зимой коротать долгие скучные вечера. Привычка, заимствованная, безусловно, у индейцев, которые не начинали ни малейшего дела, не раскурив трубки.

Табак выращивали на каждой улице, у порога каждого дома, и его запахом были пропитаны все углы и закоулки.

С запахом табака смешивался запах навоза, горячей смолы, жареной дичи, пушнины и тина.

Повсюду бродили свиньи, семеня на своих коротеньких ножках и с любопытством глядя на проезжающие экипажи. Их совершенно не волновали лай собак и многочисленные запреты полиции.

Анжелика медленно продвигалась среди многоликой толпы, в которой мелькали белые чепцы разных фасонов: из Нормандии, Бретани, Шампани, Ониса, Сентонжа…

Мужчины носили широкополые деревенские шляпы или цветные колпаки.

Наконец-то она видела этих самых канадцев в стенах их родного города, тех, с которыми ей приходилось встречаться в прошлом году во время жестокой войны в Катарунке и Новой Англии.

Теперь она видела их в окружении их жен и детей. Но они казались ей такими же: смеющиеся, с резкими движениями, с особенным блеском в глазах. Она узнала в них французов, но французов иных, похожих на них самих — Пейрака, Анжелику, и их людей, познавших опасность, борьбу с ирокезами, зимовку, угрозу голода и цинги, и это делало их ближе и понятнее.

В центре площади, по которой они проезжали, она увидела бронзовый бюст Его Величества короля Франции Людовика XIV.

Жанин Гонфарель жила в конце улицы Су-ле-Фор. Ее приветливая харчевня, где кормили вкусно и недорого, располагалась в весьма удобном месте, недалеко от причала лодок и кораблей.

Над входом висела «пробка» из ели, знак, необходимый для подобных заведений, и великолепная вывеска, полностью позолоченная, на которой сияли буквы «Король Франции».

Внутри было уютно и спокойно.

Во время вчерашней потасовки Анжелика не обращала внимания на те красивые постройки, мимо которых проходил их кортеж.

Выйдя из портшеза, она некоторое время колебалась. В самом ли деле здесь жила Жанин Гонфарель? Правильно ли ей сказали, что это хозяйка «Корабля Франции» приютила ее кота? Но тут она заметила толстощекого мальчика, приходившего к ней вчера с новостями о коте.

Как только она вошла в залу, полную табачного дыма, всякий шум прекратился: замерли кости игроков в шашки и в трик-трак, застыли в воздухе кружки. Тишина была настолько полная, что слышно было, как трещат дрова в камине.

Анжелика поискала глазами хозяйку, но не различила ее в той полутьме, которая характерна для подобных мест даже днем. Она ожидала, что кот выскочит ей навстречу. Но ничто не шевельнулось. Она пожалела, что ее никто не сопровождал. Носильщики портшеза мадам де Меркувиль остались на улице. Они не имели права входить в кабаки без специального разрешения с подписью их хозяев.

Вдруг, как бы возникнув из облака табачного дыма, рядом с Анжеликой очутился сагамор Пиксаретт, в своем наряде из перьев, со всеми своими знаками отличия и в одеяле, накинутом поверх великолепного костюма из красного драпа с золотом, который он надевал, когда отправлялся в Квебек, и который был не чем иным, как плащом взятого в плен английского офицера.

Он торжественно произнес:

— Не бойся ничего и смело иди вперед, моя пленница. Здесь ты среди друзей. Я знаю их и отвечаю за них всех, за исключением нескольких плохих христиан. Но мой топор и мой томагавк достигнут их еще до того, как какая-нибудь дурная мысль появится в их головах. Иди! Я охраняю тебя.

В глубине приоткрылась дверь, и Анжелика увидела хозяйку, входящую с приветливой улыбкой. Она, должно быть, очень спешила, прихорашиваясь, так как ее высокий кружевной чепец несколько криво сидел на пышно завитых волосах. Тяжелые коралловые серьги обрамляли ее круглое лицо.

Кружевной воротничок был ей немного узок, а три юбки, надетые в соответствии с модой одна на другую, еще более увеличивали ее объем.

На пышной груди хозяйки сверкали драгоценности, которые казались выставленными напоказ для любителей украшений, а не служащими для большей элегантности их обладательницы. В одной руке она держала кружевной платок, а в другой — испанский веер, раскрытый с такой неловкостью, что непонятно было, что она собирается с ним делать. Но Анжелика, которой она нравилась, подумала, что она стоит всех испанских инфант и даже королевы Франции, которые держались всегда так чопорно, нелюбезно.

— Мадам, я пришла поблагодарить вас.

— Какая честь для меня, маркиза! — вскричала мадам Гонфарель, изобразив при этом нечто вроде реверанса, что едва не стоило ей падения. — Не хотите ли последовать за мной, маркиза…

Она указала на дверь, из-за которой появилась. По мере того как они проходили в глубь дома, дразнящий аромат из кухни усиливался.

— Ваше жаркое пахнет так вкусно, мадам, — не удержалась Анжелика.

— Еще бы! Я и не сомневаюсь! — радостно ответила хозяйка.

С заговорщицким видом она плотно закрыла за ними дверь.

Они оказались в просторной, хорошо обставленной комнате. Слева был виден очаг, на котором стоял огромный котел. С таинственным видом Жанин Гонфарель приподняла крышку.

— Гляди! Я приготовила для тебя поросячьи ножки! Это ведь твое любимое блюдо?

Она вновь обращалась к ней на «ты», как накануне. Было видно, что ее непосредственная и пылкая натура не позволяет ей слишком долго церемониться.

Анжелика не могла объяснить почему, но ей было очень хорошо в этой комнате в компании этой женщины. Со времени ее прибытия и даже раньше… вот уже несколько лет, может быть, она не испытывала такого блаженного ощущения полного покоя, полной безопасности. Единственное, что ее немного тревожило, это отсутствие ее кота.

— Это ведь твое любимое блюдо? — повторила трактирщица.

Анжелика склонилась над котлом, стоящим на медленном огне, из которого доносился вкуснейший запах.

— Конечно! Я всегда обожала поросячьи ножки!

— О! Я это знаю!

Удивленная, Анжелика подняла голову. Выражение лица ее хозяйки изменилось. В тоне ее голоса были одновременно торжество и горечь, и лицо ее вдруг показалось враждебным.

Встревоженная, Анжелика почувствовала, что ее доверие поколебалось, и, как вчера в ванной, ее вдруг охватила паника.

Она бросила испуганный взгляд на котелок. Ею овладел страх. Эти лукавые улыбки, это радушие, что за ними таилось? Какая участь постигла ее кота? Ей почудилось, что толстый мальчишка вбежит, гримасничая и напевая:

Матушка Мишель Потеряла своего кота…

Между тем на лице мадам Гонфарель можно было прочесть самое жестокое разочарование.

Уголки ее рта горестно опустились вниз, а нижняя губа задрожала так, как будто она собиралась заплакать.

— Так это правда? Ты меня не узнаешь? — вскричала она вдруг.

И так как Анжелика замерла в изумлении, эта поза, казалось, была последней каплей переполнявшей ее горечи.

— Неужели мне нужно было ехать на край света, — жаловалась она, — наживать морщины, отвисший подбородок, стареть год за годом, чтобы в конце концов она меня не узнала, меня, Польку, ее сестренку по Двору Чудес! А! Ты всегда останешься такой… Разбивательница сердец, вот кем ты всегда будешь, Маркиза Ангелов!

* * *

— О, моя Полька! — воскликнула Анжелика, обнимая пухлые плечи мадам Гонфарель. — Никогда не думала, что когда-нибудь снова увижусь с тобой.

— А я? Неужели ты думаешь, что я считала тебя живой? После того, что произошло на ярмарке в Сен-Жермен… Всякий раз, когда я произносила имя «Маркиза Ангелов», я проливала слезы. Такая красивая девушка, и полицейским ищейкам удалось ее схватить.

— И я встречаюсь с тобой в Квебеке! И ты — хозяйка самой лучшей харчевни в городе. Знаменитая, уважаемая.

— А ты? Ты, бывшая, грубо говоря, оборванкой, приведенной стражниками в тюрьму… И вот ты — почти королева Франции.

— В Квебеке! Кто бы мог подумать! Это немыслимо!

— Нет, все как раз разумно! Если уж им не удалось нас убить, где же нам и встретиться, как не на краю света. В этом городе есть все… Все, поверь мне. Ну, идем же, я приготовила тебе свиные ножки. Ты ведь любила их в те далекие времена на Нельской Башне, когда мы с тобой оспаривали благосклонность этого проходимца Никола Каламбредена.

Они уселись друг против друга возле камина, и, воздав должное кулинарному таланту мадам Гонфарель, Анжелика услышала рассказ о тех приключениях, которые пришлось пережить бывшей нищенке, прежде чем она попала в Новую Францию.

Жанин Гонфарель подмигнула.

— Меня отправили как «женщину для колонистов» на острова. Но по пути мой маршрут изменился. Все-таки Канада — это более достойно.

И, понизив голос, она продолжала:

— Мое везение заключалось в том, что я встретила Гонфареля в порту, где нас должны были отправлять. Он влюбился в меня, а так как он плыл в Канаду, то он устроил так, что я оказалась вместе с ним. Послушай, милая! Мы можем столько друг другу рассказать! Мы не успеем даже к утру закончить. Главное — то, что теперь я богата и держу в руках город, а также и Гонфареля. С каждым годом мое богатство растет, мои владения увеличиваются. Там магазин, там склад, надстраиваем этаж. И ты знаешь, я решила построить часовню, молельню, как здесь говорят. Почему бы и нет? Ведь я такое же божье создание, как и другие. Я имею право славить моего Господа на мои деньги, если мне так хочется. Пойдем, я покажу тебе. Это будет красиво.

Она встала, но вернулась с полдороги, захватив с собой кувшин с превосходной водкой.

Усевшись рядом с Анжеликой перед камином, она до краев наполнила оловянные кубки.

— Представь себе, тут есть такие, кто поднимет целый скандал из-за моей молельни. Я ведь не такая уж добродетельная, и они это знают. Но покажи мне истинную добродетель. Разве в любом городе церковь не соседствует с борделем? Поверь мне, так было задумано, и в этом есть своя правда… Помнишь, я начинала свои первые шаги позади собора Парижской Богоматери. Если бы не это дело на ярмарке Сен-Жермен, уничтожившее всю нашу работенку… Что ж, прошлое не зачеркнешь, и я хотя бы могу сказать про себя, что хорошо пожила. Я не теряла времени зря. Сейчас уже не так весело, но во всем есть свой вкус. И потом, я люблю холода, это напоминает мне мое детство в Оверни.

Она задумчиво вспоминала прошлое.

— Нет, я ошиблась. Последний раз я видела тебя не на ярмарке Сен-Жермен, а тогда, когда мы отправились искать твоего малыша. Ты помнишь, совсем маленького, его похитили цыгане. Да, именно тогда я видела тебя стриженую. Значит, это было после потасовки на ярмарке Сен-Жермен после того, как по твоей голове прошлись ножницы полицейских. Ты помнишь?

— Я помню.

— Вчера я его видела, твоего Кантора. Как он красив, как греческий бог… Нам повезло, что этих цыган, укравших твоего ребенка, нашли возле Шарантона. Этот бег под дождем! Ты помнишь? Ах! Что нам стоило скакать галопом в те времена… Сейчас я бы так не смогла… Выпьем! Он здесь, твой Кантор, спасенный от всех этих прислужников дьявола, желавших нашей смерти. Да благословит Бог Канаду! А у меня тоже есть сын. Не такой красивый, как твой, но…

— Он великолепен, я его видела. Ему можно дать лет двенадцать.

— Ему только девять! Черт возьми, его отец крепкий малый. Гонфареля нынче нет дома, он отправился за сыром на Орлеанский остров. Но ты его увидишь, моего мужа. Именно ширина плеч его и спасла и позволила приехать в Канаду. Его выбрали палачом…

Жанин Гонфарель вновь понизила голос:

— Теперь это уже в прошлом. Но ты знаешь, я не отказываюсь от удачи, откуда бы она ни приходила. Удаче нельзя лгать. Эти господа не могли найти палача для колонии. Все отказывались. Быть палачом в Канаде никого не устраивало. Поэтому, когда им надо было привести приговор в исполнение, приходилось пользоваться услугами тщедушных, не имеющих достаточно сил, чтобы поднять топор или натянуть веревку виселицы. Чего тебе нужно, болван?!

— вскричала она, заметив, что в комнату вошел слуга из трактира. — Ты что, не видишь, что я беседую с дамой из Верхнего города?

— Хозяйка, там их двое на улице, и они говорят, что замерзли.

— Он говорит о слугах мадам де Меркувиль, носильщиках моего портшеза, — вспомнила Анжелика,

— Но мы не имеем права впустить их без разрешения с подписью хозяина.

— Я плачу и распоряжаюсь, — решила Анжелика.

Но затем она все же решила отпустить слуг, так как неизвестно было, когда они закончат предаваться воспоминаниям.

Между тем мадам Гонфарель забыла о своих обязанностях трактирщицы и, когда ее помощник вышел, предложила Анжелике перебраться вместе с ней на ее «наблюдательный пост», где они могли продолжать болтать, есть и пить.

Они уселись на небольшом возвышении за перегородкой, в которой были два потайных окошка, через них можно было наблюдать за тем, что происходит в зале, оставаясь невидимыми.

Полька знала всех своих посетителей. Тех же, кого она видела впервые, ей удавалось очень быстро раскусить и определить, к какому сорту людей они относятся.

— Могу поспорить, что те люди, вон там в углу, приехали из Акадии. Почему я так решила? Они не похожи на наших, но они также и не из Европы.

Следя за ее взглядом, Анжелика в самом деле обнаружила в глубине зала сидящих отдельно ото всех и играющих в шашки барона де Вовенара, Гран-Буа и одного из братьев Иоланты, сына Марселины, Телефора, прибывшего вместе с ними.

— Они все немного пираты, эти ребята из Акадии, — заключила хозяйка «Корабля Франции». — А вон те, в голубых колпаках, — это люди из Виль-Мари, из Монреаля, как его называют теперь. Большие плуты, они ведут споры о том, что следует поклоняться лишь Богу и Деве Марии. Они прибыли в Квебек с последними кораблями.

— А вон тот, в том углу? — спросила Анжелика, указывая на человека, пьющего в одиночестве возле камина.

— О, этот! Это Красный Плут.

— Какое отвратительное имя, — вздрогнув, сказала Анжелика. [Красный Плут

— в просторечии означает дьявола.] Полька понизила голос:

— Это он видел в небе процессию горящих охотничьих лодок. Незадолго до приезда ваших кораблей.

— Не он ли бросил камень в моего кота?

— Возможно. У нас тут полно колдунов и заклинателей. Он живет на скале в верхней части улицы Су-ле-Фор. Но самые лучшие колдуны на острове Орлеан. У меня есть подруга-колдунья, она научила меня всяким вещам. Поэтому я очень рада, что ты приехала в пятницу, в день Венеры, это хорошо для дружбы.

— Какая ты ученая, моя Полька!

— Да, я посвященная, — сказала важно Жанин Гонфарель.

Она взяла одну из книг, стоявших на полке.

— Слушай, посмотри-ка… это ученая книга.

— У тебя есть книги?

— Ну, конечно! Здесь у всех есть книги.

— Ты научилась читать?

— Да, меня выучил Иезуит. Ты понимаешь теперь, почему я ему так предана. Но больше всего книг и всяких колдовских рукописей у Красного Плута. Он знает магию, этот колдун, он дал мне зубы волка и кости совы, чтобы защититься от несчастий. В Канаде человек нуждается в защите. Здесь у каждого есть талисман против дьявола… или против полиции.

— А какова здесь полиция?

— Надоедливая, придирчивая. Впрочем, как и везде.

Начальника полиции звали Гарро д'Антремон. Полька называла его Ворчун. У него был нелегкий нрав, но он был незлой человек.

— Он честный полицейский. Ты же знаешь таких. На него невозможно повлиять ни улыбкой, ни подарком. Если ты ни в чем не виновен, все будет в порядке. Если же нет, то он тебя не выпустит. Но самый опасный здесь — это Ноэль Тардье де ла Водьер, королевский прокурор. Вчера ты его, должно быть, видела среди знатных господ. Высокий, с завитыми волосами, красивый парень с манерами фанфарона.

— Этот молодой человек? Но он очарователен!

— Остерегайся его очарования! Ты скоро узнаешь этого паразита, я тебя уверяю.

Она вновь посмотрела в потайное окошко и жестом поманила Анжелику.

— О! Посмотри, кто к нам пожаловал. Высший свет!

В дверь входили несколько превосходно одетых мужчин с видом гордым и пренебрежительным.

Но весь этот великолепный эффект потонул в табачном дыму уже на пороге харчевни.

Впереди них был господин де Бардане.

— Ведь это посланник короля, приехавший вчера с вами, — прошептала Полька. — Говорят, он приехал с очень важным известием, не то речь идет об объявлении войны Англии, не то об уничтожении фортов на Больших Озерах или запрещении продажи бобровых шкур, и даже о том, что всем придется отсюда уезжать, потому что будет война с Испанией и Голландией.

— Господин де Бардане действительно получил от короля большие полномочия, но не стоит впадать в панику. Это человек разумный и осторожный. Я его хорошо знаю.

— Меня удивило бы, если бы ты его не знала, — усмехнулась Полька. — Как ты думаешь, что привело такого знатного сеньора в таверну в Нижнем городе? Кажется, он кого-то ищет?

Анжелика вздохнула.

Она видела, что Никола де Бардане остался стоять, несмотря на то, что его спутники уселись за стол, и внимательно оглядывал все помещение. В выражении его лица было что-то драматическое, как бывало всегда, когда он думал об Анжелике. Видно, кто-то сказал ему, что Анжелика направилась в харчевню «Корабль Франции».

Полька все поняла.

— Эй! Уж не тебя ли он ищет?

— Боюсь, что так.

— А что я тебе говорила! Ты нисколько не изменилась, Маркиза Ангелов!

Когда речь заходила о власти Анжелики над мужскими сердцами, у Польки всегда портилось настроение.

Трактирщица резко захлопнула окошечко и уселась в свое кресло.

— Где же все-таки мой кот? — спросила Анжелика, вспомнив, зачем она сюда пришла.

— Ха! Откуда мне знать, — раздраженно ответила Полька. — Он там, где ему нравится. Он похож на тебя, этот маленький бродяга. Единственное, что могу тебе сказать, это то, что он не в моем котле, как ты только что заподозрила… Я тогда сразу поняла, о чем ты думаешь. За кого ты меня принимаешь? Ты вся в этом! Ты всегда была такая подозрительная, недоверчивая, да!

— Прости меня, Полька! — пыталась помириться Анжелика. — Эта наша суровая жизнь делает нас такими.

— Почему бы тебе не оставить твоего кота у меня? Он мне нравится. Что ему делать в Верхнем городе? Здесь, в порту, полно крыс и мышей.

— Нет, мы слишком с ним привязаны друг к другу.

— Везет же мне! Всегда мне нравится то же, что и тебе. И выигрываешь всегда ты, выбирают тебя. Еще в Нельской Башне ты украла у меня Николя. До твоего появления он был моим любовником, и я его крепко держала. Но, как только он привел тебя, я все сразу поняла. И так всегда.

В гневе она швырнула свой веер прямо в огонь. Это, кажется, ее слегка успокоило. С довольным видом она смотрела, как он горит. Анжелика с улыбкой узнавала в ней ту прежнюю Польку, вспыльчивую и неистовую, несмотря на ее внешность и одежду респектабельной хозяйки трактира, собирающейся строить молельню.

От сильных ударов в дверь мадам Гонфарель вскочила со своего места.

— Кто идет?

— Конная стража!

Что бы Полька ни говорила, не так уж она была теперь смела и независима. Как бы ни окружала она себя красивой мебелью, ценными вещами, тугими кошельками, есть вещи, от которых невозможно избавиться, если они прошли через всю твою жизнь. Среди них был и страх перед полицией, перед конной стражей.

Она подбежала к окну и выглянула наружу.

— Стражники! Я тебе говорила!

Но Анжелика узнала в людях, стоящих у входа в трактир, лейтенанта де Барсемпью, сопровождаемого тремя людьми с «Голдсборо». Они в самом деле были вооружены, но без каких-либо дурных намерений. Напротив, Барсемпью приветливо улыбался. Это была официальная делегация, и Анжелика не сомневалась, кто ее послал.

— Впусти их и ничего не бойся. Это посланники моего мужа. Должно быть, они принесли тебе подарок от него…

— Мне? — опросила Полька почти испуганно.

— Каждая влиятельная дама города получит подарок.

— Входи, — крикнула Полька мальчику, начавшему вновь стучать в дверь.

— Хозяйка, там господин спрашивает вас лично от имени мессира графа де Пейрака.

— Сколько раз я говорила тебе, олух ты эдакий! Когда ты стучишься в приличный дом, надо не барабанить, а легонько поскрестись, ты понял: поскрестись!

Анжелика, не желая встретиться с Николя де Барданем, осталась ее ждать. Вскоре Полька вернулась, растерянная, неся в вытянутых руках маленький ларчик красного бархата, с золотой монограммой Аньо Паскаля. Крышка ларчика была откинута, и можно было видеть золотой ковчег, в центре которого в шкатулке из стекла лежала восковая пластинка. Эти пластинки имели величайшую ценность. Они защищали от злых сил, так как были сделаны и освящены руками самого Папы римского на ежегодной пасхальной мессе.

— Агнус Деи, — изумленно шептала Полька, — но как он догадался, что я мечтала об этом?

— Он всегда угадывает.

— Этот Меченый, что за мужчина! — вздохнула она. Она упала на колени, как бы сраженная восторгом и почтением перед папским амулетом.

— Нет, это необыкновенный человек! Послушай меня, Маркиза Ангелов, ты достойна такого мужчины? Ты, такая дерзкая и безумная! Он знает, какой опасности подвергается, женившись на тебе?

— Не бойся! Мне с ним тоже не так уж легко. Становилось уже темно.

— Тебе нужно возвращаться в Верхний город, — сказала Полька. — Теперь твое место там, среди таких же знатных дам.

Позади харчевни находился широкий двор с многочисленными постройками из камня и дерева, в которых хранились запасы продовольствия и напитков. С наступлением вечера от земли поднимался легкий туман.

Анжелика, не желавшая встречаться с Николя де Барданем, который, несомненно, начал бы ее расспрашивать о причинах посещения таверны «Корабль Франции», решила пройти через задний двор.

— Послушай, Маркиза Ангелов, — сказала мадам Гонфарель, — сохраним нашу тайну. Мужчину не интересует прошлое женщины, которую он любит. Они всегда хотят думать, что они были первыми и другие не в счет. Поверь мне, то, что мы пережили в те времена, принадлежит только нам. Священный союз женщин остается в силе.

Она скрестила два пальца и плюнула в очаг.

— А мой кот? — напомнила Анжелика.

— Выбор остается за ним, — важно произнесла Полька Анжелика вышла за ворота и очутилась в темноте. Она поплотнее закуталась в свой плащ и надвинула на лицо капюшон. Радостное чувство не покидало ее. Она сожалела, что не сможет рассказать Жоффрею о встрече с той, кто скрывался под именем мадам Гонфарель. Но Полька была права: рассказывать нужно было либо все, либо ничего.

Итак, она поднималась по склону де ла Монтань. Навстречу ей попадались редкие прохожие, не узнававшие ее. Она шла одна, и ее переполняло чувство новой, полной свободы.

Обернувшись, чтобы полюбоваться чудесным видом реки, она заметила своего кота, следовавшего за ней.

* * *

Вечером, во время ужина, кот прыгнул на стол и осторожно прошелся, между приборами.

— Господин Кот, как вас теперь зовут? — осведомился Жоффрей де Пейрак.

— Отец, ты уже дал ему имя, — вскричала Онорина. — Господин Кот! Какое красивое имя! Мы приветствуем вас, Господин Кот!

Серебряная посуда мерцала в блеске множества свечей. Как и вчера, стол был накрыт посреди большой залы.

Сидя за столом, Анжелика с удовольствием смотрела на своих сыновей Флоримона и Кантора.

Флоримон помогал метрдотелю, господину Тиссо, накрывать на стол. Он всегда был очень деятельный и серьезно относился к своим обязанностям, а его служба пажом при дворе развила его природные способности. Он любил самые различные занятия и всегда в них преуспевал. То, что он провел многие месяцы на Севере, научившись убивать медведя ударом ножа и бегать наравне с индейцами, не помешало ему с ловкостью выполнять все то, что требовал этикет. Он быстро поменял свою одежду траппера на костюм знатного сеньора.

Кантор был совсем другой.

«Неужели я никогда не рассказывала тебе, — говорила себе Анжелика, — как я бежала, босоногая, по дороге Шарантона, чтобы спасти тебя от цыган».

Пришел маркиз, сообщив, что он нашел себе пристанище в Нижнем городе и ходит обедать в «Корабль Франции», хозяйка которого прекрасно готовит. Он надеялся, что его служанка вернется и тогда он воспользуется ее услугами, но он рассчитывал также и на приглашения своих дорогих друзей, графа и графини де Пейрак.

— Когда я закончу некоторые дела, я помогу вам устроиться. Я покажу вам дом и все его удобства.

— Он по-прежнему носит свою маленькую серебряную шпагу? — спросил Флоримон.

Эта таинственная фраза заинтересовала Анжелику, и она потребовала у сына объяснений.

— Как, матушка, разве вы не знаете, что господин Тиссо был офицером Королевского Рта в Версале? Третий подавальщик жаркого, мне часто приходилось присутствовать, когда он подавал соус. В Тадуссаке я его сразу же узнал. И иногда он сообщал мне новости из Версаля, откуда он так недавно прибыл. И среди прочего, я поинтересовался, носит ли Монсеньер Дофин слою маленькую серебряную шпагу, которую господин Кольбер при посредничестве своего брата интенданта Альзаса заказал у мастеров Огсбурга и Нюрнберга.

До сих пор господин Тиссо ничего не рассказывал о своем прошлом.

Анжелика жестом подозвала его к себе.

— Мессир, я уверена, что лишь большие неприятности заставили вас покинуть столь блестящий и завидный пост возле Его Величества.

— Вы правы, мадам.

— Что же это за неприятности?

— Те самые, мадам, которые и вас когда-то вынудили покинуть Версаль в то время, как ваша звезда была в зените…

— Яд? — наклонилась она к Тиссо.

— При дворе все пользуются ядом. С его помощью легко устраиваются многие дела, и это одна из дорог, среди прочих, к славе и успеху.

— Но вы не хотели следовать по этой дороге?

— Жизнь — драгоценный дар, — ответил он, — и я был слишком предан королю.

— Мадам де Монтеспан по-прежнему пользуется благосклонностью короля?

— Его благосклонность больше, чем когда-либо.

— А праздники?.. Скажите, господин Тиссо, праздники такие же красивые и пышные?

— Ни один двор Европы не знает равных. Его Величество со всей страстью посвящает себя устройству великолепных дворцов и парков, и это делает их самыми прекрасными и изысканными в мире. Празднества не уступают декору: великолепные и изящные.

«Итак, — думала Анжелика, машинально вертя в руках стакан малаги и наблюдая за нежными переливами то золотого, то пурпурного вина, — итак, ничего не изменилось при дворе. Там продолжали убивать и отравлять среди веселого шума очаровательных праздников».

* * *

Корабль под зимним небом на волнах океана. Одна за другой они несли его к берегам Европы Письмо, написанное Анжеликой в Тадуссаке полицейскому Дегре, которое слуга господина д'Арребуста увозил с собой на «Мирабеле», скоро прибудет в порт. Слуга постучится в дверь дома Дегре… Он передаст ему послание, прибывшее из такой далекой страны, и Дегре, взглянув на него, узнает почерк Маркизы Ангелов. Насмешливая улыбка появится на его губах… В который раз она снова с ним…

Анжелика посмотрела на свою руку, державшую предательское перо.

Языки пламени, весело пляшущие в большом камине, бросали отблески на оживленные лица ее родных, она слышала смех Онорины, шутки Флоримона, тихую музыку, звучащую под пальцами Кантора…

Она знала в этот момент, что написала это письмо, чтобы добраться до короля и чтобы добиться справедливости.

* * *

Сон вновь стер все воспоминания, и звон колоколов прервал ночной покой. Шесть часов утра… начался их второй день в Квебеке.

Жоффрсй уже встал. Анжелика не слышала, как он ушел, таким глубоким и спокойным сном она спала. Пробудившись, она ощутила легкость тела и ясность мыслей. Она вспомнила о вчерашнем сюрпризе: Полька была в этом городе.

Она встала, преисполненная желания действовать. Сегодня она должна встретиться с епископом.

Анжелика слышала, как внизу в большой зале кто-то ходит. Слышен был треск сухих поленьев и запах дыма.

Одевшись, Анжелика спустилась вниз и увидела старого Маколле, который подвешивал на крюк котел с водой. Он был не один. Два малыша, босые, в ночных рубашках, растрепанные, с еще сонными глазами, с интересом наблюдали за ним. Он обещал им дать попробовать сушеного мяса, которое он достал у индейцев. Иоланта поднималась из погреба, неся ведро с молоком козы, которую она только что подоила.

Оказалось, что в этом маленьком домике гораздо больше народу, чем можно было предположить, судя по утренней тишине. Кантор, например, выскочивший неизвестно откуда своим неслышным шагом индейца, Адемар, производивший, правда, больше шума, так как он нес дрова. Нилъс Аббаль и негритенок Тимоти, с утра одетые в костюмы пажа, еще не совсем проснувшиеся, сидели на скамейке возле камина и болтали ногами, обутыми в башмаки с пряжками. Они еще не пришли в себя от усталости.

Жизнь начиналась так, как она когда-то мечтала.

Со двора постучали. Это был лейтенант Барсемпью с двумя помощниками, принесшие горячий паштет и бланманже, бисквиты и серебряный кувшин с кофе, восточным напитком, который Анжелика обожала. Онорина и Керубин не обращали никакого внимания на эти вкусные вещи. Они были заняты тем, что наблюдали, как Элуа Маколле растирает пальцем в ладони, наподобие индейцев, какой-то коричневый порошок, сильно пахнущий копченым мясом, и небольшое количество воды. Иоланта сказала, что не будет завтракать, так как, если мадам де Пейрак ей позволит, она хотела бы пойти к причастию.

Господин де Барсемпью спросил Анжелику, знает ли она о серебряных жетонах.

Анжелика удивленно вскинула ресницы.

— Серебряные жетоны? Нет… Объясните мне.

Ее непонимающий вид тронул молодого человека. «Она так еще красивее, — подумал он. — Казалось, ее все здесь радует». Он грустно и снисходительно улыбнулся, так как вновь вспомнил о Мари-ла-Дус, его недавно умершей невесте. Вздохнув, он вернулся к тому поручению, ради которого прибыл.

Он передал Анжелике от графа кошелек с серебряными жетонами, отчеканенными в Вапассу и поэтому не имевшими никакого клейма. Такими деньгами она не смогла бы расплачиваться в Квебеке. Верховный Совет города должен будет принять специальный указ, делающий хождение этих монет легальным на территории Новой Франции. А пока будет произведена оценка их достоинства.

У всех коммерсантов города были специальные весы, определяющие ценность монет, и Большой Совет торжественно уведомил их об одобрении принятия решения по выпуску новых монет из благородного металла, не имевших до сего времени хождения на рынках Квебека. Об этом решении будет специально объявлено на всех перекрестках и площадях города. Кроме того, Барсемпью передал ей кредитный билет с подписью некоего Базиля, который предоставлял ей возможность тратить деньги в пределах пятисот ливров, что значительно превышало ту сумму расходов, которую она наметила на ближайшее время. Анжелика поблагодарила посланника.

С улицы постучали. Анжелика пошла открывать и обнаружила бородатого мужчину в меховой шапке, с топором на плече.

— Не нужно ли вам наколоть дров?

— Да это Никола Эртебиз, — воскликнул Элуа Маколле, появляясь на пороге,

— ты что, уже начал свою торговлю водкой?

— Нет, я займусь этим не раньше, чем выпадет снег и замерзнет Святой Лаврентий.

Он занимался всем понемножку, и среди прочего — торговал водкой, ходя от двери к двери холодными зимними утрами и предлагая «бодрящий глоток» тем, кто собирался на тяжелую работу.

Этой ночью выпал снег, но это был тот ранний, легкий снег, который тает при первых лучах солнца. Белые крыши выделялись на фоне темной реки, которая все еще не замерзла и по-прежнему катила свои бурные воды.

Рассеянно слушая разговор обоих приятелей о достоинствах зимы и водки, Анжелика разглядывала окрестности того квартала, в котором ей предстояло жить. Их дом был последним на улице, ведущей к собору. За ним мощеная улица кончалась, и начиналась дорога, ведущая к поляне, на которой рос огромный вяз. У подножия этого вяза был разбит небольшой лагерь индейцев: два-три вигвама вокруг дерева, желтые собаки, полуголые малыши, возившиеся на сырой земле. Женщина, завернутая в одеяло, вышла из хижины, чтобы помешать угли почти погаснувшего костра.

Чуть подальше в том же направлении протянулась рощица, служившая изгородью довольно красивому дому, крыша которого, крытая шифером, с высокими основательными трубами, виднелась из-за верхушек деревьев.

Напротив дома маркиза де Виль д'Аврэя находился забор, отделяющий фруктовый сад мадемуазель д'Уредан и ее небольшой одноэтажный дом. В одном из чердачных окошек виден был свет. Кто-то ходил взад-вперед с подсвечником в руках. Анжелика видела чье-то лицо, приникшее к стеклу. Должно быть, это английская служанка наблюдала за ними. В другом окошке была видна собачка, которая также с любопытством смотрела в их сторону.

За домом м-ль д'Уредан улица, ведущая к собору, становилась настоящей, хорошо мощенной улицей, по обе стороны которой возвышались более или менее богатые дома и лавки.

Никола Эртебиз и Маколле продолжали беседовать об алкоголе.

— Самые лучшие дрожжи у Эфрозины Дельпеш, — говорил Эртебиз. — Сама-то она хуже отравы, согласен. Но она вам приготовит лучшую выпивку, и неважно из чего: из бузины, ячменя, выжимки из корней…

В то время как они разглагольствовали об изготовлении спиртного, появилась дрожащая фигура, укутанная с ног до головы так, что виден был лишь бледный нос. Для карибского пирата Аристида Бомаршана канадский климат был слишком суров. Но этот флибустьер быстро нашел общий язык с крестьянами и трапперами, жившими по колено в снегу на просторах от Сен-Мартина до Сен-Антуана. Их объединяла любовь к крепким напиткам.

— Не вздумай обменивать твой ром, — говорил ему Маколле, — для индейцев он слишком слаб, им подавай что-нибудь покрепче.

— Есть хороший способ придать крепость твоему рому, — уверял Эртебиз, — это древесная щелочь. Такой напиток даже индейца поднимет с земли. Но надо быть осторожным, две капли, не более. Третья — уже смертельна.

Он начал перечислять ингредиенты:

— Солома… древесный уголь или сожженная кожа… чистая вода.

Анжелика рассеянно смотрела на улицу. Человек, поднимавшийся по ней, казался ей знакомым.

— …самое главное — это древесный уголь, лучше всего сосна или кедр.

Действительно, к дому подходил господин де Бардане.

Поздоровавшись с Анжеликой, он сообщил ей, что его, как нарочно, поселили на другом конце города.

Вчера ему не удалось ее увидеть, хотя он повсюду ее искал. И он сказал Анжелике, что его тревожило.

— В городе есть человек, который на Библии клянется, что он вас знает.

Анжелика рассмеялась.

— Кто бы он ни был, он хвастается.

— А в прошлом?

— В прошлом… все возможно… и тем не менее я не представляю, кто бы это мог быть…

В то время как де Бардане страдающими глазами смотрел на Анжелику, перед ее мысленным взором промелькнули лица любивших ее, и она решила, что они не настолько многочисленны, чтобы быть повсюду.

— Что он из себя представляет?

— Знатный сеньор.

Анжелика была искренне удивлена.

— Он, должно быть, был сильно пьян?

— Несомненно.

— И вы приняли его слова всерьез? Мой бедный друг, вы все время ищете повод разжечь вашу ревность.

— Мое страдание, вы хотите сказать.

— Пусть так. Но куда это вас приведет?

— Город очарован вами, — мрачно сказал де Бардане. — Только и слышно, что о вас и вашем супруге. Все, что вы сказали в тот памятный день прибытия, расположило к вам самых предубежденные и околдовало народ.

— А вы бы хотели, чтобы мы проиграли? Лицо королевского посланника приняло разочарованное выражение.

— Нет… Но я хотел бы вас защищать, вас охранять.

— Вы можете это и теперь. Ваше влияние, как королевского посланника, огромно. Вы можете добиться того, чтобы наши пэры нас признали, а позже повлиять на защиту нашего дела в Версале. Разве это не чудо, что именно вас назначили для выяснения обстоятельств, связанных с положением моего мужа?

Николя де Бардане не ответил. Все, что касалось де Пейрака, было для него крайне тяжко. В нем боролись неприязнь по отношению к мужу Анжелики и чувство справедливости.

— Я должен вам кое в чем признаться, — сказал он, — я воспользовался тем, что «Мирабель» проплывала через Тадуссак, чтобы направить экстренный рапорт Его Величеству.

Его слова были прерваны лаем собаки. Из небольшого парка, окружавшего дом их хозяина, появился человек, сопровождаемый огромным красавцем догом. Когда они проходили мимо вигвамов гуронов, мощное животное одним прыжком кинулось на одну из индейских собак, ударом челюстей перегрызло ей глотку, отбросило в кусты и, победоносно глядя на ее разбежавшихся желтых собратьев, неторопливо вернулось к своему хозяину.

Господин де Шамбли-Монтобан представился как главный дорожный смотритель Канады и их сосед. Приветствуя компанию, он снял свою шапку из меха норки. Это был очень красивый мужчина, такой же красивый, как и его собака, во всяком случае, не уступающий ей в чувстве собственного достоинства и независимости. Его титул Главного дорожного смотрителя Канады был одним из самых почетных в этом краю.

Он обратился со множеством почтительных приветствий к господину де Барданю, но при этом он не отрываясь глядел на Анжелику.

Он был одет весьма элегантно, носил шпагу, и на ногах у него были кавалерийские сапоги из тонкой кожи. Ему было приблизительно сорок лет, его взгляд светился умом, чувственный рот в улыбке обнажал белые зубы.

— Хорошо ли вы устроились? — небрежно спросил он у де Барданя.

— Гораздо хуже, чем вы, — ответил тот, указывая на маленький замок, чьи каменные трубы виднелись из-за верхушек деревьев.

Этот дом представлял в его глазах неоспоримое преимущество, так как находился вблизи от дома маркиза де Видь д'Аврэя, а следовательно, от мадам де Пейрак. Господин де Шамбли бросил на него взгляд и подумал о той очевидной выгоде, которую он сможет извлечь из знакомства с посланником короля.

— В этом году король крайне несправедливо обошелся со мной, — пожаловался он. — Он заставил меня продать часть моих земель за ничтожную сумму. Я хотел бы сохранить хотя бы то, что у меня осталось. Не могли ли вы сделать что-нибудь для меня?

— Вы, несомненно, плохо обрабатывали принадлежащие вам владения. Но… согласен, я поговорю об этом с королем.

Вслед за господином де Шамбли явились две индианки, требовавшие водки за убитую собаку. Не расставаясь со своей сияющей улыбкой, Главный дорожный смотритель ответил им на языке дикарей. Анжелика поняла, что он ругал их за пьянство, напомнил им о законах, запрещающих продавать спиртное индейцам, и посоветовал им вместо этого пойти на мессу. Что же касается собаки, им не остается ничего другого, как сварить из нее суп.

— Но ваш дог и в самом деле настоящий хищник, господин де Шамбли, — вмешался Элуа Маколле. — Не то что дог аббата Морийо, тот такой смирный и добродушный.

— Доги часто спасали наблюдательные посты, вынюхивая ирокезов, — заметил де Шамбли.

— А вот и индеец собственной персоной, — роковым тоном произнес де Бардане.

Величественный силуэт Пиксаретта появился на вершине холма. Он спускался к ним с гордым видом, с копьем в руках и одетый в зимнюю медвежью шкуру.

Он поддержал господина де Шамбли, упрекая индианок за пристрастие к спиртному, развращающему их души и разрушающему их тела.

На пороге появилась Иоланта, держа за руку Керубина. Она была одета в платье, подаренное ей матерью для торжественных случаев. Их сопровождал Адемар, держа в руке свою военную шляпу. Марселнна, мать Иоланты, дала своей дочери тысячи наставлений по поводу сомнительного климата Квебека. Это не то, что климат Французской бухты, где, конечно, бывали и бури, и разрушительные приливы, но где цвели повсюду розовые, голубые и белые люпинусы, и море никогда не замерзало.

Анжелика взяла за руку Онорину и Тимоти.

— Ты прав, великий сагамор, — сказала она, — напомнив нам о наших обязанностях перед Богом. Мы идем причащаться.

* * *

То, что в Квебеке носило название семинарии, было на самом деле резиденцией епископа. Здесь Монсеньер де Лаваль сгруппировал все подчинявшееся ему духовенство. В этих больших зданиях в два и даже три этажа священники из самых различных приходов находили приют и средства к существованию.

Здесь также располагалась школа для мальчиков, среди которых было немало пансионеров: несколько маленьких индейцев, дети из далеких поместий и концессий, сироты. Преподавали в ней как священники, так и иезуиты, обучающие детей математике, грамматике, естественным наукам.

Юноши, готовящиеся стать священниками, также обучались здесь, перед тем как получить назначение епископа.

Большой двор, выходящий на соборную площадь, был огорожен высокой чугунной оградой, на воротах которой красовался герб Монморанси-Лавалей из позолоченного металла, и герб, на котором переплелись буквы И.М. И. — Инсус-Мария-Иосиф.

Решительным шагом Анжелика пересекла двор. На звон колокольчика появился один из семинаристов.

Дамы представили ему Анжелику. Он провел ее сначала по длинному коридору, вымощенному плиткой, затем они поднялись по ступеням каменной лестницы.

Вдали слышны были детские голоса, распевавшие молитвы и псалмы, и звуки органа.

Поднявшись наверх, семинарист посторонился перед посетительницей и пропустил ее в дверь, которая вела в просторную приемную, где находилось большое количество ожидавших.

Эти господа из семинарии имели, должно быть, отменное здоровье, так как комната не только не отапливалась, но и одно из высоких окон было открыто, несомненно, для того, чтобы проникавшие лучи солнца нагрели помещение.

Достаточно было одного взгляда в распахнутое окно, чтобы увидеть прекрасное побережье Бопре, бледное от изморози.

Анжелика взглянула на рейд и заметила, что там остались лишь два корабля их флота: «Рошле» и «Мон-Дезер».

Когда ее глаза привыкли к полумраку, она узнала среди многочисленных посетителей Маргариту Буржуа и ее спутниц и, обрадованная, направилась к ним. Одна из девушек тотчас же встала, уступив ей свое кресло с высокой прямой спинкой, и уселась рядом на ковровом пуфе. Должно быть, те, кто здесь находился, привыкли к долгому ожиданию перед аудиенцией Монсеньера Епископа, так как почти у всех было какое-нибудь занятие: кто-то читал молитвенник, кто-то перебирал четки, некоторые вязали или плели кружева «фри-волите».

М-ль Буржуа и ее девушки держали в руках маленькие деревянные инструменты, утыканные гвоздями, на которых они сплетали черные и коричневые нитки: «Мы делаем тесьму. Когда мы будем в Монреале, мы научим новообращенных плести на индейский манер разноцветные нитки, чтобы изготовлять потом очень удобные пояса, которые канадцы так любят обворачивать вокруг живота, чтобы защитить себя от сильных холодов».

— Послезавтра мы отплываем в Виль-Мари, — сообщила начальница общины. — Самое время. Большие осенние разливы уже прошли, скоро все покроется льдом.

Перед тем как покинуть Квебек, м-ль Буржуа хотела посоветоваться с Монсеньером.

— Он так ревностно относится к своей роли пастора в Новой Франции, что мы в Виль-Мари должны учитывать его щепетильность, хотя наш город с самого начала был независимым и свободным. Лишь господа из Сан-Сюльпис, владельцы острова Монреаль, имеют юридические права духовных лиц. Мы могли бы обойтись без одобрения епископа, но это вопрос вежливости.

Уточнив свою позицию в этом вопросе, она охотно признала Монсеньера де Лаваля человеком прямым, деятельным, преданным делу спасения души вверенной ему паствы, но затем м-ль Буржуа, потянув нить, вздохнула и сказала :

— В этих краях все не так просто. В мое отсутствие Монсеньор узнал о том, что уже три года я одеваю моих сподвижниц вопреки предписанию. Но на этот раз ему придется это одобрить.

Сложности возникли с тем, что м-ль Буржуа отказывалась строить монастырскую ограду, а также одевать своих монахинь в одеяния с покрывалами и нагрудниками, что слишком выделяло их среди других жителей. Она хотела, чтобы члены ее ордена были одеты, как скромные горожанки, в такие же черные платья с белыми воротничками и с черными косынками поверх обычных чепцов. «Мы такие же женщины, служащие людям», — говорила она.

Она рассказывала о знатных дамах из Франции, поддерживающих своей помощью религиозные общины в Канаде, такие, как мадам де ла Пелтри, которая сопровождала урсулинок до самого Квебека, или мадам де Гайон, помогавшая Жанне Мане основать госпиталь в Монреале.

Анжелика, мысленно включившая в эту когорту «благодетельниц» и герцогиню де Модрибур, без особого восторга слушала этот панегирик. Она представила себе Амбруазину, высаживающуюся в Квебеке, нежнейшую, погруженную в благочестие, привлекающую своей набожностью самых лучших людей, с ее богатством и умением очаровывать. При единственной мысли о тех возможных тайных разрушениях, которые ее приезд мог спровоцировать в этом маленьком доверчивом городе, она вздрогнула, как бы предчувствуя, что Квебек вовсе не так уж защищен от ядовитой заразы Старого Света.

Дверь в глубине залы открылась, и оттуда вышел человек лет тридцати, горячо благодаря и все время кланяясь, прижимая к животу свою большую шляпу. Затем дверь снова закрылась.

Этот человек подошел поздороваться с м-ль Буржуа. Она была очень известна, и ее все любили. Он поделился своей радостью, так как, зная, что он собирается жениться на юной жительнице Шато-Рише, Монсеньер де Лаваль разрешил ему взять в аренду сроком на пять лет две мельницы, принадлежащие общине и находящиеся во владениях епископа. В обмен на это он должен будет ежегодно платить шестьсот ливров, а также подарить шесть каплунов и пирог.

— А какого размера должен быть пирог? — воскликнула Анжелика, которой этот новый вид налога показался очень забавным.

— О размерах мы еще договоримся, — ответил молодой человек, — но пирог должен быть преподнесен в мае, ко дню Святого Бонифация.

Он был очень доволен, так как перед тем как эмигрировать в Новую Францию, он был помощником пекаря. Какое-то время он работал в пекарнях на военных фортах. Теперь же он решил осесть и завести свое дело. Этот налог в виде пирога ему поможет.

Небольшая семья иммигрантов, ожидающая приема, внимательно слушала их беседу. Они подошли к ним все вместе — родители и четверо детей.

Маргарита Буржуа их знала по плаванию на «Сан-Жан-Баптисте». То, что они иммигранты, можно было определить уже по их бледным лицам и поношенной одежде. Они были встревожены. Прибывшие накануне, они присутствовали на торжественной мессе, которая ошеломила их, хотя они ничего не поняли. Они переночевали на задворках бывшего магазина Компании Западной Индии. Во Франции они записались в число рекрутов для заселения земель между Квебеком и Монреалем, и они не очень хорошо помнили название этой территории.

Вчера по приезде никто их не встретил. В конце концов их направили к епископу. Они были в совершенной растерянности. Выехав из Гавра, они добирались до Квебека почти четыре месяца.

— В самом деле, это путешествие было одним из самых тяжелых, что я знала,

— подтвердила м-ль Буржуа.

— Конечно, нам заранее было известно об опасностях, которые нас поджидали в плавании по этому громадному океану, одному из самых труднопроходимых, — не потому, что в нем гибнет много судов, но потому, что приходится сталкиваться со множеством неудобств, начинаются эпидемии тяжелых болезней, есть опасность повстречаться с англичанами, с турками… И кроме того, на «Сан-Жан-Баптисте» нам пришлось иметь дело с жульничеством капитана и экипажа.

Женщина достала из своего залатанного плаща маленький серебряный кубок.

— Мы продали кое-какие тряпки и вещи перед отъездом, и на эти деньги я купила вот этот кубок.

— Вы поступили мудро, дочь моя, — одобрила Маргарита Буржуа. — Имея эту небольшую гарантию, вы сможете взять в долг какую-то сумму или же расплавить и сделать из него деньги.

Анжелика помнила, что за переплавку серебра и изготовление из него денег парижский суд приговаривал к каторге на галерах или же к смертной казни.

Но в колониях, кажется, никто об этом не вспоминал. Она узнала, что здесь этим занимался всякий, кто только мог. Серебряные изделия были единственной надежной валютой.

— Тот, кто имел серебро, имел доверие торговца, — заверила м-ль Буржуа.

Человек в грубых башмаках быстро вошел в зал, оставляя за собой грязные следы. Он огляделся и устремился к маленькой иммигрантской семье.

— А! Вот вы где! Я ваш сеньор, Арно де ла Портьер. Я смог приплыть лишь сегодня утром и уже два часа ищу вас по городу. Нам нужно быстро уладить все дела, так как большая баржа вскоре отплывает.

Он проверил список, который он извлек из кармана своего кожаного плаща.

— Вы действительно являетесь Гастоном Бернаром и его женой Изабель урожденной Кандель, оба уроженцы Шартра?

Стоя перед ним, они робко кивнули. Господин де ла Портьер глазами пересчитал их.

— Вас должно было быть семь…

— Во время плавания мы потеряли нашего малыша, — ответила женщина, поднося платок к глазам.

— Понятно, — сказал господин де ла Портьер, складывая свои бумаги.

Потом, поняв, что необходимо выразить сочувствие, он снял свою бобровую шляпу и торжественно произнес:

— Да успокойся с миром душа этого ребенка! Бог принял первые плоды, урожай будет хорошим. Да защитит нас Дева Мария!

— Аминь, — ответили все хором.

— Мы должны пойти в канцелярию Верховного Совета, — продолжал он, — чтобы подписать ваш акт о концессии. Вы получите три арпана в ширину на двадцать в длину. Этого будет достаточно, чтобы в этом году вы смогли там устроиться, иметь дом и очаг и внести арендную плату, а также двух живых каплунов в мой замок к празднику Святого Мартина зимой. Вы умеете обрабатывать землю? Ну, ничего, научитесь, — заключил он, видя их неопределенный жест.

Он посмотрел на их жалкие лохмотья.

— Для начала необходимо приобрести плащи и сапоги. У меня есть запас в моем магазине в Нижнем городе. Следуйте за мной.

— Позвольте им хотя бы поздороваться с епископом, — вмешалась м-ль д'Уредан.

— Зачем? Епископу некогда заниматься моими арендаторами. У него будет достаточно времени пообщаться с ними летом, во время его поездок по стране.

Они ушли, и м-ль Буржуа неодобрительно покачала головой.

— Господин де ла Портьер не имеет права держать склад товаров в городе. Сеньорам, владеющим землями, это запрещено. Но все здесь, за исключением духовенства, занимаются торговлей. И в самом деле, надо признать, что доходы с земли приносят ее владельцу так мало, что едва ли хватит на одну курицу в год. Арендная плата крайне мала, а сеньор ведь должен заниматься устройством тех, кто к нему приехал. Забот у него полно, а помощи от короля по заселению колонии очень мало. И сеньор может умереть разоренным, но его земля будет обрабатываться. И, возможно, лишь его сын получит хороший доход.

Слушая ее, Анжелика рассматривала убранство приемной. На стенах были красивые ковры, изображавшие сцены на библейские сюжеты. Потолки высокие, а полы блестели, как зеркало.

В нише напротив них стояла статуя младенца Иисуса в золотой короне, одетая в красный бархат и держащая в руке шар, увенчанный крестом. Картины на стенах также изображали младенца Иисуса, окруженного ангелами, а одна из них — ангела, протягивающего новорожденного Людовика XIV Богоматери из Лоретта.

Большая статуя Святого Иосифа, также держащего на руках божественного ребенка, возвышалась возле двери.

М-ль Буржуа сообщила Анжелике, что Святой Иосиф является покровителем Новой Франции, в то время как младенец Иисус — покровитель семинарии.

Анжелика могла бы часами слушать Маргариту Буржуа. Как и в Тадуссаке, она замечала, что в ее компании время лечит как ветер. Общаясь, м-ль Маргарита умела передавать собеседнику покой своей души, и сколько бы она ни рассказывала о своих злоключениях, на сердце у нее всегда было легко.

— Вы пройдете впереди нас на прием к епископу, — заявила она вдруг Анжелике. — Ведь вам очень важно увидеться с ним, а ваши светские обязанности, отнимающие столько времени, не позволяют вам долго ждать. Мы же никуда особенно не спешим.

Анжелика вспомнила, что действительно она должна была встретиться с Жоффреем в замке Святого Людовика на приеме у губернатора. Встреча назначена была на час дня.

Она горячо поблагодарила м-ль Буржуа.

Дверь кабинета вновь открылась, и оттуда, как черт из табакерки, появился маркиз Виль д'Аврэй. Стоя вполоборота, он говорил прелату, чья высокая фигура в лиловом облачении виднелась позади него в дверном проеме:

— …Таким образом, Монсеньер, вы видите, что вам нечего опасаться за верность наших вновь обращенных в Акадии. Доказательством служит то количество скальпов еретиков-англичан, которые я привез господину губернатору и которые свидетельствуют о преданности этих бедных дикарей Богу и истинной Церкви, о которой они узнали от нас, преданность, которую они выражают на свой манер привычными им способами, объявив войну нашим врагам в Новой Англии.

Он встал торжественно на одно колено, чтобы поцеловать перстень епископа, а затем уверенным шагом направился к выходу, не замечая Анжелику.

Она же бросилась вслед за ним и с высоты лестницы, по которой он уже почти спустился, окликнула его:

— Господин де Виль д'Аврэй!

Он обернулся и при виде ее радостно заулыбался.

— О! Моя дорогая!..

Однако она охладила его порыв.

— Что это вы тут рассказываете епископу? О скальпах англичан? Вы присваиваете себе тот ящик, который барон де Сан-Кастель отправил в Квебек, дабы засвидетельствовать свое усердие перед властями…

— А почему бы и нет? — спросил он с игривой улыбкой.

— Ну уж дудки! Этого я не допущу. Хоть все это мне отвратительно, но я позабочусь о том, чтобы стало известно о его истинном происхождении. Не хватало еще, чтобы наш бедный Сан-Кастель был наказан и, может быть, даже потерял свое место за то, что не поддержал воинственные кампании отца д'Оржеваля.

Видя, что она не шутит, маркиз рассердился.

— Все головы в Акадии принадлежат мне, — заявил он свысока.

— Ну это мы посмотрим. Я собираюсь предупредить людей с «Голдсборо», чтобы они не отдавали вам этот ящик, если вы потребуете.

— А он уже у меня…

Обменявшись с Анжеликой довольно горячими выражениями, маркиз, разозленный, ушел.

Вернувшись в приемную, Анжелика обнаружила, что за это время та очередь, которую ей любезно уступила м-ль Буржуа, уже прошла. Маргарита Буржуа и ее девушки уже были приглашены в кабинет епископа.

Пробило полдень.

Люди, ожидавшие приема, все вместе прочли молитву, славящую Деву Марию:

Ангел известил Марию, И она понесла От святого Духа…

К Анжелике подошел семинарист и, принося ей извинения, сказал, что Монсеньер де Лаваль сможет принять ее лишь во второй половине дня, так как сейчас у него будет общая аудиенция для собравшихся во дворе, а затем легкий завтрак.

Анжелика ни в коем случае не хотела пропустить свидание с Жоффреем у губернатора.

Выйдя на площадь, она в нерешительности остановилась. Что предпочесть? Портшез? Карету?

Надежнее всего было идти пешком: почти бегом, она очень быстро добралась до замка Святого Людовика и уже в вестибюле заметила Жоффрея, увлеченно беседовавшего с очаровательной черноглазой брюнеткой, Беранжер-Эме де ла Водьер, супругой прокурора Ноэля Тардье. В ожидании губернатора разговор шел исключительно о той неслыханной щедрости, которую проявил господин де Пейрак, одаривая накануне всех дам различными драгоценными безделушками.

У Беранжер де ла Водьер даже слезы стояли на глазах, так она была растрогана. Но от этого ее прекрасные глаза казались еще ярче и чернее.

Все взгляды, обращенные на Жоффрея, выражали полный восторг. Он, улыбаясь, объяснял, что это всего-навсего естественный жест благодарности очаровательным дамам за столь любезный прием.

Анжелика, раскрасневшись от быстрой ходьбы, рассеянно ответила на приветствия и поспешила к Жоффрею. Ей казалось, что они не виделись уже очень давно.

— Ну, как вы проводили время? — спросила она, испытывая непреодолимое желание сжать его в своих объятиях.

— А вы, мадам?

— Я была с визитом у епископа.

— И как протекала ваша беседа?

Анжелика призналась, что она все утро с увлечением разговаривала с Маргаритой Буржуа, но что ей так и не удалось увидеться с епископом.

Прибывший господин де Фронтенак поцеловал одну за другой обе руки Анжелики, а затем усадил ее справа от себя. С левой стороны находилась мадам де Кастель-Моржа. Никто не осмеливался смотреть на ее опухшее лицо.

После обеда губернатор предложил собравшимся прогуляться по саду, но Анжелика, покинув компанию, поспешила в резиденцию епископа.

Монсеньер де Лаваль был похож на Босюэ. Пастор Новой Франции имел такую же статную фигуру, приветливое обхождение и быстрый ум, воспитанный обширным и разносторонним образованием.

Тонкие усики и едва заметная бородка подчеркивали его красивый властный рот. Нос с горбинкой, высокий лоб под величественным епископским убором придавали бы его облику высокомерие, если бы не доброжелательный и даже несколько мечтательный взгляд, блестевший из-под слегка усталых век.

Так же, как и главный художник двора Его Величества, он являл собой одновременно простоту и величие.

Это сходство помогло Анжелике обрести некоторую уверенность перед ее августейшим собеседником.

Она уже собиралась начать первой, но в тот же самый момент заговорил епископ. Они оба улыбнулись.

Анжелика выразила то восхищение, которое произвели на нее сам собор и торжественная месса. Епископ не скрывал, что ее восторг ему приятен. Когда он впервые прибыл в Квебек, город насчитывал всего лишь двадцать четыре семейства, около шестисот человек. Но иезуиты уже и тогда заботились о том, чтобы придать богослужению возвышенный н торжественный характер, и с тех пор этим духом проникнуто состояние умов в этой стране.

Благодаря их заботам и стараниям урсулинок подрастающее поколение умело читать, писать, петь на латыни. Это побудило его основать малую и большую семинарии для подготовки молодых священнослужителей из детей, живущих в этом краю. Надо было отвлечь их от пагубной склонности болтаться по лесам с пятнадцатилетнего возраста.

Он дал понять, что считает необходимым для колонистов Новой Франция учреждение епископата, так как иезуиты, бывшие в первую очередь миссионерами, занимались обращением индейцев, и первые колонисты не чувствовали строгой руки. Иезуиты больше интересовались завоеванием душ дикарей, чем своих собственных сограждан. Они призывали всех участвовать в миссионерских экспедициях, в то время как истинный послушный христианин должен находиться под сенью своей колокольни и жезла своего пастора, дабы принимать участие в таинствах и богослужениях, без которых он легко может впасть в соблазн, в том числе в соблазн язычества, подстерегающий его повсюду в этих краях.

Эта речь показалась Анжелике подходящим вступлением к ее разговору о матери Магдалине. Лицо епископа стало более суровым. Но Анжелика уже поняла, что он не на стороне отца д'Оржеваля, а следовательно, он может ей помочь.

— Дело очень серьезное. Оно всколыхнуло столько страстей.

— Тем более надо скорее с ним покончить. Матушка Магдалина должна убедить всех тех, кто еще сомневается на мой счет.

— Вы, кажется, совершенно уверены, что ваша встреча с ней будет для вас благоприятна?

— Вы хотите сказать, уверена, что она не примет меня за «демона»? Да, я уверена, если, конечно, это монахиня честная. И вы также в этом уверены, Монсеньер. Иначе вы не приняли бы меня.

Епископ слегка улыбнулся, но затем вновь нахмурился.

— Увы! — вздохнул он.

— Что вы хотите этим сказать? — встревожено спросила Анжелика.

— Вам придется подождать. По правде говоря, я хотел бы без промедления удовлетворить вашу просьбу. Ваша затея мне по душе. Но произошло неприятное, даже драматическое событие, из-за которого вам придется подождать. Позавчера, как раз в ночь после вашего приезда, из монастыря урсулинок была похищена коробка с облатками.

Вначале Анжелика не поняла, почему это событие мешает ее встрече с матерью Магдалиной и почему епископ произнес эти слова таким мрачным голосом. Затем интуитивно она вспомнила разговор, бывший у нее накануне с метрдотелем Тиссо, и поняла причину глубокой тревоги епископа.

— Вы опасаетесь, Монсеньер, что эти облатки украдены для того, чтобы использовать их в магических обрядах?

— Облатки похищают всегда именно с этими целями, — сказал епископ с грустью.

— Но разве в Квебеке это возможно? Это же девственная земля, набожная, строгая… столь глубокое развращение нравов не могло еще здесь распространиться.

— Увы! — повторил епископ. — Времена изменились. Когда-то порок в этой стране был почти неизвестен. Повсюду царили набожность, благочестие, милосердие и согласие. Но коварство и обман торговцев противостояли искренности и прямоте миссионеров. К тому же за последнее время у нас здесь появилось слишком много заблудших овец, всяких скандальных личностей…

— Монсеньер, не для того ли, чтобы мне навредить, мешают моему свиданию с матерью Магдалиной?

Он покачал головой.

— Ваша встреча только перенесена. Обнаружив пропажу, сестры урсулинки сразу же начали девятидневный пост, чтобы таким образом защититься от зла, которое, по-видимому, должно совершиться с помощью украденных облаток. Нужно дождаться конца этого срока. И я не забуду о вашей просьбе.

Анжелика горячо поблагодарила его. Она была права, обратившись в первую очередь за помощью к нему. Он относился к ситуации справедливо и здравомысляще Епископ показался Анжелике интересной и необычной личностью. Честный, добродетельный, истинный человек Церкви, рожденный быть им. Говорили, что уже в девять лет у него была тонзура.

Анжелика вновь заговорила о том незабываемом впечатлении, которое произвела на нее церемония в соборе. Это тронуло епископа. Он говорил с ней теперь более откровенно. Одним из главных его огорчений было видеть, как скорняки носят спиртное индейцам в обмен на пушнину, а те смертельно напиваются.

— К сожалению, индейцы хотят обменивать шкурки только на алкоголь, — сказала Анжелика. — Они говорят, что с его помощью они общаются с потусторонним миром. Очень трудно объяснить им, какой вред они себе наносят.

Но епископ придерживался других взглядов. По его мнению, в этом деле и индейцы, и белые были в равной степени виновны и все должны были нести наказание.

— Самое простое было бы не носить им выпивку, — отрезал он.

Когда речь заходила об употреблении водки, он терял всякий юмор и готов был весь белый свет отлучить от Церкви

— Но разве Новая Франция смогла бы существовать без пушнины? — спросила Анжелика.

— Вы, случайно, не последовательница молинистов? — подозрительно осведомился епископ.

Анжелика слегка смутилась. К счастью, некогда в парижских салонах она познакомилась с модными философскими и богословскими идеями, о которых она кстати вспомнила, и она ответила, что некоторое снисхождение к слабостям ближнего не означает безграничной свободы и, тем более, пренебрежения к спасению его души.

Такой ответ, видимо, очень понравился епископу, так как лицо Монсеньера де Лаваля прояснилось. Он казался удовлетворенным и даже обрадованным тем, что не смог привести ее в замешательство.

— У вас нет намерения вступить в братство «Святого Семейства»? — спросил он.

То, что такое предложение исходило от него, означало, что отныне он считал ее достойной быть членом этой организации Анжелика уклонилась от прямого ответа.

— Мадам де Меркувиль мне о нем рассказывала.

— Благочестию братства колония обязана многими божьими милостями.

Он пояснил, почему благочестие столь необходимо в Канаде.

— Со всех сторон нас подстерегают бесчисленные опасности, мы вынуждены тяжко трудиться в этой стране, где все предстоит делать заново и где само выживание под вопросом. Вот почему так важно получить помощь божественных сил при содействии святого покровителя, соединяющего нас, бедных смертных, со Всевышним, созерцающим нас в лучах своей славы.

Святое Семейство: Иисус, Мария, Иосиф — бедные труженики, являют собой идеальный образ для народа Канады, одинокого среди врагов и иноверцев.

Святой Иоахим и Святая Анна, дедушка и бабушка младенца Иисуса, также глубоко почитаемы в этом краю.

Монсеньер де Лаваль рассказал затем о культе младенца Иисуса, которого он называл Маленьким Королем Милосердия или Маленьким Королем Славы.

Братство «Святого Причастия» также имело своих приверженцев. Возможно, они были самыми многочисленными, но никто в точности не мог этого знать, так как это сообщество было тайным и очень влиятельным. Можно было предположить, что многие видные жители города входили в него, и все помнили, что душой этого братства был Гастон де Мери, один из первых колонистов Канады, прекрасно знающий ее таинственный климат.

— Посоветуйтесь с вашим духовником, — сказал епископ, вставая, — он вам подскажет. Мы все должны иметь заступника на небесах.

Анжелика встала на колени, чтобы поцеловать пасторское кольцо. Епископ, кажется, был доволен этой беседой. Ему нравились собеседники, не испытывавшие страха перед ним и свободно вступающие в спор Он проводил ее до двери.

Оказавшись на дворе семинарии, Анжелика наконец-то свободно вздохнула Воздух был холодным и бодрящим Она подумала, что если разговор с епископом до такой степени утомил ее, то что же с ней было бы, если бы ей пришлось встретиться с отцом д'Оржевалем. Слава Богу! Небеса посылают нам испытания по нашим силам. Принимая во внимание все затронутые темы и те, что удалось обойти: возникшие вопросы, расставленные ловушки, то, если не считать «молинизма», на котором она чуть было не споткнулась, можно было считать, что она справилась неплохо.

Нужно было «признать некоторые промахи», как говорила Маргарита Буржуа, и согласиться с тем, что скитания по лесам и морям не обогатили ее знания в области философии и риторики.

Дамы в Новой Франции в большинстве своем были очень образованны. Она попросит у них книги и узнает все, что нужно для того, чтобы посещать религиозные собрания и таинства.

Кроме того, ей надо как можно скорее выбрать духовника и братство.

* * *

Начинался третий день.

На это утро был назначен Большой Совет, на котором Анжелика должна была присутствовать.

Сегодня был рыночный день. На побережье Левиса зажигались первые огни в жилищах, и видно было, как крестьяне с зажженными фонарями в руках направлялись к причалу. Они переплывут реку и направятся в Квебек с овощами, яйцами, молоком, маслом, свежей и копченой рыбой, мясом и колбасами.

День обещал быть пасмурным. Никакого сияния солнца, как накануне. В сером утреннем свете город выглядел будничным и скучным.

Анжелика, обозрев с порога дома окрестности, спускалась по улице Птит-Шапель, сопровождаемая господином де Барсемпью и Пиксареттом. Она отправилась на Большой Совет, созванный в их честь.

Это было особое собрание, имеющее целью решить вопросы, связанные с их прибытием в город. Она и мадам де Меркувиль будут единственными женщинами на этом собрании. Компетенция мадам де Меркувиль в области благотворительности считалась весьма ценной, так как она являлась помощницей и заместительницей интенданта Карлона в его деятельности по развитию торговли и ремесел в колонии.

Прибыв на соборную площадь, Анжелика встретилась с Жоффреем де Пейраком, прибывшим из замка Монтиньи вместе с графом д'Урвилем, Куасси-Ба, четырьмя испанцами и его бретонским конюхом, Жаном Куеннаком, нагруженными сумками с бумагами и документами, которые, возможно, понадобятся сегодня.

Два факельщика и два молодых барабанщика шли впереди этой группы. Барабаны сопровождали продвижение негромкими раскатами, но этого было достаточно, чтобы из всех окон высовывались люди уже в рабочей одежде, несмотря на очень ранний час. В Квебеке вставали рано.

Выйдя из ворот семинарии, маленькие мальчики и подростки в черных униформах строем и держась за руки перешли площадь, направляясь к иезуитам, где их ожидало изучение грамматики, математики, богословия и механики. Их сопровождал служитель семинарии и его подручный.

Все вместе, Анжелика, граф де Пейрак и их свита поднялись по улице Дю Фор и вышли на площадь Оружейников, за которой на берегу реки возвышался замок Святого Людовика, резиденция губернатора. Замок был построен на самом крутом участке горы, как раз над Нижним городом.

Это было большое двухэтажное здание, протянувшееся с севера на юг вдоль скалы, с высокими крышами, покрытыми привезенным из Франции шифером, и многочисленными трубами. Ворота были с западной стороны. За ними начинался просторный двор, с одной стороны которого была стена, с другой — казармы.

В центре площади Оружейников, обсаженной вязами и кленами, было свободное место, специально отведенное для солдатских учений. Со всех сторон на площадь прибывали люди. Их силуэты были пока едва различимы в утренней полутьме. Со стороны улицы, носящей название Большая Аллея, прибыли два всадника. Спешившись, они привязали своих коней на углу здания суда, откуда появилась коренастая фигура лейтенанта полиции господина Гарро д'Антремона. Обменявшись приветствиями, все трое направились в сторону замка Святого Людовика. По дороге их обогнала карета, прибывшая из города; она скрипела на рессорах, а копыта лошадей скользили по мостовой, отполированной инеем. Это господин Фронтенак возвращался после утренней мессы. Поскольку он втайне враждовал с иезуитами и недолюбливал епископа, он ходил на исповедь и слушать мессу в маленький монастырь на окраине города на реке Сан-Шарль, возле Нотр-Дам-Дезанж.

Почти все уважаемые люди в Квебеке начинали свой день с посещения мессы и с причастия. Во всякое время года, даже холодными и темными зимними ночами, эти господа спешили к своим пастырям. У каждого был свой покровитель, которого они почитали верно и ревностно.

Интендант Карлон раз в неделю посещал маленькую часовню Святой Веры, стоящую в отдалении на пересечении нескольких улиц и тропинок, между монастырем урсулинок и церковью Святой Анны.

Гарро д'Антремон каждую вторую пятницу месяца посещал часовню, примыкающую к собору, посвященную Святому Михаилу Архангелу, и служил там торжественную мессу с помощью трех священников, неизвестно по какому поводу, но, по всей вероятности, очень важному, так как глава гражданской и уголовной полиции ни разу не пропустил ни одной службы.

Фронтенак выскочил из кареты и подошел к графу и графине де Пейрак.

Румяный от холодного воздуха, он поцеловал руку Анжелике.

— Мадам, простите за то, что я вынужден был назначить Совет на столь ранний час. Нам придется обсудить так много вопросов, что с трудом хватит целого дня. Но ваше присутствие необходимо… Ах! что я говорю? Я не искренен. Я настойчиво добивался вашего присутствия среди нас по многим причинам. Нам будет необходимо прибегнуть к вашей компетенции при определении дальнейшей участи этих молодых девушек с затонувшего корабля, которых вы привезли с собой, и при решении многих других вопросов, но, по правде говоря, и такого же мнения придерживаются все остальные господа, я полагаю, что мы уже не можем больше обходиться без вас.

Его любезность вызвала у Анжелики улыбку. Она подтвердила, что будет очень рада принять участие в Совете, так как уже в течение многих месяцев Квебек был средоточием всех ее мыслей.

Они вошли во двор замка через большие ворота, увенчанные гербом и мальтийским крестом в каменном изгибе свода. По обе стороны ворот стояли часовые. Они приветственно обнажили шпаги. Пиксаретт ответил им, величественным жестом подняв руку. Он был одет в свой знаменитый красный камзол английского офицера, что не помешало ему в то же время обуться в мокасины. Его волосы были заботливо смазаны медвежьим жиром и заплетены в косы, убранные в чехлы из лапок лисы, а на голове красовалась бобровая шляпа с двумя черными страусовыми перьями — подарок губернатора. Он сам себя пригласил на Совет, и это никого не смущало. Он первым войдет в дом.

Носильщики факелов потушили свои светильники в бочках с песком. Стало уже совсем светло.

Господин де Фронтенак увлек Анжелику на террасу, выходящую На реку. Это была галерея, вымощенная плитками и огражденная чугунной балюстрадой, идущей вдоль всего восточного фасада.

Отсюда открывался великолепный вид на Святой Лаврентий и горы. Снизу поднимались и таяли в воздухе дымки из труб Нижнего города.

Фронтенак был счастлив. Встающее солнце затопило своими лучами террасу и освещало фасад замка Святого Людовика. Огромная темная туча повисла над ним, и оттого его лучи казались еще более ослепительными. Выглядывая из-за багровых облаков, солнце, казалось, смотрело прямо на них. Перед тем как спрятаться под низким сводом бледно-серого неба, дневное светило блеснуло ярким пучком лучей и угасло.

— Я не удивлюсь, если пойдет снег, — сказал губернатор.

Он открыл двери террасы, выходящие прямо в зал Совета. Лакеи закрыли их за ними.

В конце громадного зала находился камин, пламя которого грело и освещало комнату. Над мраморной доской камина висело большое аллегорическое полотно, прославляющее подвиги короля Франции и принадлежащее, как говорили, перу ученика знаменитого ле Брюна. На другой стене, напротив, был портрет графини де Фронтенак в военном облачении и блестящей каске с перьями, при этом, однако, в ее ушах сверкали бриллиантовые серьги с жемчугом. В руках ее был лук, а за спиной угадывался колчан со стрелами. Общий темный фон картины выгодно оттенял перламутровый цвет ее лица и пухлых плеч. Анжелика, знавшая о красоте мадам де Фронтенак, подумала, что художник не льстил ей. Говорили, что к ней вожделел сам король, и это было одной из причин того, что граф Фронтенак получил пост губернатора Канады.

По обе стороны камина стояли знамена.

Этот большой зал выглядел очень торжественно. Конечно, это не был Версаль, но что-то напомнило о нем, когда губернатор величественным шагом приблизился к столу, стоящему посредине, за которым он должен был председательствовать.

Фронтенак усадил справа от себя Анжелику, слева — господина де Барданя.

Взгляд Анжелики встретился со взглядом посланника короля, и она не смогла сдержать улыбку.

Между тем господа все продолжали прибывать, иные, входя, звенели шпорами, другие — высокими каблуками своих туфель с пряжками. Наконец сопровождаемый шуршанием ткани величественного облачения, появился епископ в придворной сутане и лиловой мантии.

Монсеньер де Лаваль занял место в центре стола, напротив интенданта Карлона. Другие члены Совета и приглашенные участвовать в этом чрезвычайном собрании уселись по своим местам. Большинство были одеты в шляпы и плащи и носили шпаги.

Небезызвестный господин Базиль явился в меховой шапке и широкой меховой накидке. Сняв их, он остался в жилете с роговыми пуговицами и в бриджах из простого полотна Маркиз де Виль д'Аврэй, напудренный и надушенный, усевшись справа от Анжелики, поведал ей о том, что господин Базиль в течение двадцати лет столько раз принимал участие в заседаниях Большого Совета, что ему прощали его пренебрежение к костюму и даже смирились с присутствием его приказчика, Поля-ле-Фолле, стоявшего всегда рядом с ним либо за спинкой его кресла . Писарь канцелярии Карбонель пытался записать его в свои списки под именем Лефоллс, но приказчик исправил на ле Фолле или ле Фу. По истечении времени все смирились с его именем, присутствием в Совете и насмешливым видом.

Базиль один стоил всех письмоводителей, нотариусов, законодателей. У него была своя рука на рынках Верхнего и Нижнего города, на складах и причалах, он принимал участие в самых разнообразных невидимых операциях, которые благодаря его ловкости и знанию закона проходили всегда успешно.

Индеец Пиксаретт втиснулся между Анжеликой и Фронтенаком, который, видя это, предложил ему председательствовать вместе с ним. Пиксаретт считал, что его долг возглавлять Совет, на котором будет обсуждаться судьба Акадии. Он представлял объединенные племена абенаков — союзников французов, и часть алгонкинов с юго-запада, с побережий океана и рек Пенобскот и Кеннебек, куда входили значительные этнические группы: мик-максы, этчемины, малеситы, песмакодиксы, пентагуеты… Он начал раскладывать на столе целую серию деревянных палочек.

Участники заседания, рассаживающиеся по местам, смотрели на него с беспокойством. Они уже были знакомы с индейским красноречием и знали, что те способны были говорить часами. Когда индейцы собирались произнести длинную речь, они пользовались специально заготовленными маленькими четырехугольными деревянными палочками, напоминавшими им об отдельных пунктах их речи. Каждая палочка представляла собой отдельный параграф их доклада. Они раскладывали их перед собой на столе и по мере надобности одни убирали, а другие добавляли. Судя по всему, Пиксаретт собирался говорить долго. И так как все остальные участники имели те же самые намерения, можно было предположить, что за право выступить развернется ожесточенная борьба.

Появилась мадам де Меркувиль, сопровождаемая рабом-индейцем, купленным у «путешественника», возвращающегося с Больших Озер. Его правая щека была обезображена ожогом недавнего клейма, изображающего цветок лилии. Но это не мешало ему с гордым видом нести сумку из ковровой ткани, куда деятельная дама поместила целую кипу бумаг.

— Мы не сможем решить все вопросы на этом Совете, — заявила она, приветствуя Анжелику, — но мы непременно должны прояснить ситуацию с вашими «дочерями короля». Вы уже внесли вашу долю милосердного участия в их судьбе. Теперь дело за нами. Прокурор и интендант затеют спор, когда встанет вопрос о кредитах, но интендант всегда бывает на моей стороне, так как я оказала ему большую помощь в его торговле с Антильскими островами.

Она была креолка, рожденная на этих солнечных островах, где губернатором был ее отец. С детства она приобрела любовь и вкус к многочисленным торговым операциям, которыми так знамениты карибские порты: зерно меняли на сахар, лес — на изделия из шелка, рабов — на табак, военное снаряжение — на ром и т. д.

Перед началом заседания она успела шепнуть Анжелике, что у нее есть важные связи в Париже и что одна из них будет для Анжелики весьма ценной. Речь шла об одной даме, подруге детства, с которой они вместе росли под ярким небом Мартиники, а затем воспитывались в пансионе во Франции.

Вернувшись на Антилы, мадам де Меркувиль не прекратила переписываться со своей подругой, которая нынче находилась в Версале в окружении короля и сумела привлечь его внимание. Уже начинали произносить, ее имя как будущей фаворитки Его Величества.

— Как же зовут вашу подругу? — спросила Анжелика, любопытствуя узнать имя соперницы Атенаис де Монтеспан.

— Маркиза де Ментенон.

Анжелика порылась в памяти, но это имя ей ничего не говорило. Мадам де Меркувиль скромно уселась рядом с Пьером Голленом, который был самым незаметным из пяти членов Совета.

Она не хотела всем показывать, что занимает место среди них, но на нынешнем собрании было больше приглашенных, чем обычных заседателей.

Анжелика увидела господина ла Водьера, уверенным шагом вошедшего в зал. Молодой человек остановился возле господина Карлона и, обменявшись с ним несколькими фразами, уселся рядом, обведя медленным неприязненным взглядом всех собравшихся. Непримиримое выражение его лица контрастировало с нежно-голубым цветом его глаз. Анжелика не могла не восхититься еще раз красотой этого молодого человека. Она вспомнила, что его жена — очаровательная Беранжер-Эме, чьи живость и любезность покорили ее накануне.

— Эта семейка с амбициями, — пробормотал Виль д'Аврэй едва слышно. — Жаль, что его жена так прелестна, а он — так красив…

Граф де Ломени-Шамбор был одет в скромный серый костюм военного покроя. В мягком свете, проникавшем сквозь стекла витражей, его лицо с тонкими чертами было задумчивым и, как показалось Анжелике, печальным.

Интендант Карлон, несмотря на то, что оживленно беседовал со всеми, также казался поглощенным какими-то мрачными раздумьями, и Анжелика, знавшая, что оба этих человека связаны узами дружбы, почувствовала, что они удручены каким-то личным горем. Ломени поймал на себе ее взгляд и, удостоверившись, что она смотрит на него, удивленно улыбнулся.

Интендант же, напротив, нахмурился. Он и Анжелика находились слишком далеко друг от друга, чтобы обмениваться словами, но одна и та же мысль пришла им в голову: история с приездом, а точнее — с неприездом герцогини де Модрнбур доставит им сегодня много неприятных моментов.

Жоффрей сидел в конце стола, одетый в камзол из красного бархата с серебряным шитьем. Его грудь украшала бриллиантовая звезда на муаровой ленте. Обводя взглядом всех присутствующих за столом, Анжелика пыталась угадать, был ли среди них «шпион» Жоффрея.

Пользуясь указаниями этого шпиона, Жоффрей выбирал подарки для знатных жителей Квебека. И, по всей видимости, ему удалось угодить всем, так как восторженный шум по этому поводу до сих пор не утихал. Лишь мадам де Кастель-Моржа не получила предназначавшуюся ей безделушку из золота с изумрудами.

Где же была она сейчас, эта воинственная Сабина де Кастель-Моржа? Должно быть, она укрылась наверху в своей квартире в замке Святого Людовика, в отчаянии от того, что в ее собственном доме зияла дыра, а те, кого она так стремилась не допустить в Квебек, находились сейчас в зале заседания Большого Совета.

Перед тем как открыть заседание, губернатор попросил епископа благословить собравшихся и прочесть короткую молитву. После того, как трижды было произнесено: «Святой Иосиф, покровитель Новой Франции, молитесь за нас», — все уселись, и заседание началось.

* * *

Все знали, что главной темой собрания Большого Совета было рассмотрение всех тех вопросов, которые касались пребывания господина де Пейрака и его людей в городе. Следовало рассматривать это событие по всем аспектам; подвести итоги и сделать выводы, то есть проделать все то, что не успели во время экстренного ночного собрания в день прибытия. Каждый присутствующий, составил свой доклад или список вопросов по интересующим его проблемам. Но атака господина Тардье и те обвинения, которые он выдвигал, были настолько неожиданными, что если его целью было удивить всех собравшихся, то он в этом весьма преуспел, Юный Тардье де ла Водьер со свойственной ему непреклонностью обвинил господина де Пейрака в незаконных действиях, заключавшихся в том, что он провез в Новую Францию иностранные товары без уплаты таможенной пошлины.

— Какие товары? — осведомился интендант.

— Самые всевозможные.

— Но какие же?

Ноэль Тардье сделал знак своему канцеляристу, и тот передал ему лист бумаги, исписанный сверху донизу.

— Картины религиозного содержания, имеющие большую ценность, церковные украшения, предметы культа, предметы ив золота, серебра, слоновой кости, драгоценные камни, ткани, шелка, бархат, ковры, эмали, изделия из перламутра, из черного и палиссандрового дерева, каррарский мрамор и так далее. Кроме того, парфюмерия, табак из Вирджинии и Мэриленда, вина и различные спиртные напитки и прочее, и прочее. Все эти товары подлежат двойному налогообложению, так как они не только иностранного происхождения, но и являются предметами роскоши. Даже при приблизительной оценке эта сумма весьма значительна, и, не получив ее, колония потерпит ощутимый убыток. Некоторые же предметы требуют тщательной экспертизы, например рака с мощами, так как чтобы определить ее ценность, надо сначала убедиться в ее подлинности.

— Но ведь речь идет о подарках, — вскричал Монсеньер де Лаваль, оскорбленный всем услышанным.

— Нет, извините, о товарах, — смело возразил молодой прокурор.

— А военное снаряжение вы не посчитали? — насмешливо спросил Виль д'Аврэй. — Два иностранных ядра, пробившие дыру в стене дома господина де Кастель-Моржа?

— Я не считаю военное снаряжение, — возразил прокурор. — Но вот корабль, да… на него стоит обратить внимание… Я имею в виду ваш корабль, господин де Виль д'Аврэй.

И поскольку маркиз молчал от изумления, тот продолжал:

— Разве вы сами не говорили, что один из кораблей, стоящих в бухте, принадлежит вам и что это подарок господина де Пейрака?

Виль д'Аврэй побагровел от негодования. В течение некоторого времени Ноэль Тардье мог разглагольствовать в полной тишине, и его звучный и хорошо поставленный голос разносился эхом под сводами, большого зала замка Святого Людовика. Его речь повергла присутствующих в гробовое молчание.

Епископ, обескураженный, спрашивал себя, не является ли все сказанное нападками на церковь и лично на него.

Фронтенак не знал, что и сказать. С того самого времени, как в Канаду прибыл этот многообещающий юный администратор, он не переставал удивлять и тревожить губернатора.

Нахмурившись, купцы размышляли о тех трудностях, с которыми им пришлось столкнуться из-за фанатичного рвения прокурора, и о тех, которые им еще предстоит узнать.

— Но этот корабль я получил в обмен на моего несчастного «Асмодея», потопленного бандитами, — взорвался наконец Виль д'Аврэй, обретя дар речи. — Берегитесь! Если вы ищете со мной ссоры, я потребую возместить мне убытки, которые я понес на службе королю. И, поверьте, это вам обойдется гораздо дороже, чем тот налог, который вы пытаетесь с меня содрать, кровопийца…

— Не хотите ли вы сказать; что речь идет о военной добыче? — спросил прокурор, презрительно выпятив губы.

— Военная добыча! — воскликнул Базиль, ударив обеими ладонями по столу.

С самого начала всех этих пререканий он оставался спокойным, поглаживая подбородок и задумчиво рассматривая Ноэля Тардье, как некое неизвестное животное, причины поведения которого необходимо понять, чтобы сделать его как можно менее опасным.

— Военная добыча! Вот и решение, мой мальчик, — сказал он, похлопав по плечу прокурора, который явно не оценил этот фамильярный жест. — Я не ошибусь, предполагая, что вы не столь озабочены налогами для пополнения государственной казны, как юридическим обоснованием свободного хождения этих товаров, без которого вас могут обвинять в пренебрежении вашими обязанностями и даже в соучастии с нарушителями. Ваше положение не из легких, и мы на вас не в обиде. Мы знаем, что вы такой же, как мы все, и что вам не так уж хочется платить налог за те восхитительные золотые часы, украшенные эмалью, которые так радуют вашу супругу со вчерашнего дня и ставят ее в ряды виновных. Ваше замечание относительно корабля господина де Виль д'Аврэя доказывает, что вы выбрали путь компромисса, устраивающий всех: «Военная добыча считается трофеем и не подлежит налогообложению».

И Виль д'Аврэй, поняв намерение делового человека, пустился в драматическое повествование, желая показать, сколько битв с пиратами пришлось выдержать его кораблю. Он говорил на редкость убедительно. Трагические события происходили этим летом и были еще свежи в памяти. «Еще немного, и это стоило бы мне жизни…» — что было правдой. Во всяком случае, он потерял свой корабль «Асмодей». Маркиз начал описывать мрачную картину ситуации во Французской бухте, осаждаемой со всех сторон англичанами и пиратами. Но дела Акадии мало интересовали Фронтенака…

— …Что касается вашего губернаторства в Акадии, то у нас будет специальное заседание по этому поводу, — сказал он Виль д'Аврэю. — Сегодня же наша цель — начать переговоры с мессиром де Пейраком, а мы теряем время понапрасну. Господин де ла Водьер, я вас прошу и я вам советую согласиться с определением, данным господином Базилем, которое, насколько я понимаю, отвечает вашему стремлению снять с себя всякую ответственность и позволяет нам сохранить наши подарки: военную добычу.

— Значит, этот корабль, бесспорно, принадлежит мне? — осведомился Виль д'Аврэй.

— Он является вашей законной собственностью.

И в этой разрядившейся атмосфере интендант Карлон произнес вдруг злополучную фразу. В то время как маркиз начал перечислять те работы, которые он намерен произвести, чтобы украсить свою «военную добычу», Карлон бросил насмешливо:

— Начните с изгнания злых духов с вашего корабля…

— При чем здесь изгнание злых духов? — заинтересовался удивленный Монсеньер де Лаваль.

Жан Карлон прикусил язык. Разговоры о корабле напомнили ему о тех дьявольских событиях, свидетелем которых он был помимо своей воли, и он произнес эти слова, не думая. Интендант выкрутился из положения, сказав, «что он пошутил», что еще более всех удивило, так как он был человеком суровым, и редко кому удавалось слышать, как он шутит. Маркиз выручил его, сказав, что экипаж корабля состоял из разбойников, бывших, несомненно, нечестивцами.

Епископ воспользовался случаем, чтобы сделать сообщение, которое со вчерашнего дня не давало ему покоя. Он заявил, что с каждым годом в Новую Францию приезжает все больше негодяев обоего пола, учиняющих многочисленные безобразия: разврат, насилие, кражи, убийства, занятия магией и колдовством. Крепкая вера являлась лучшей защитой от этой опасности. Тем не менее для большей надежности он решил в этом году прибегнуть к изгнанию бесов.

Трое членов Совета, бывших людьми набожными, отнеслись к этому одобрительно. Господин де Фронтенак, недовольный, заявил, что епископ мог бы дождаться воскресенья, чтобы сделать это заявление с кафедры. Но Монсеньер де Лаваль, предвидя это, объяснил, что он счел предпочтительным предупредить заранее Большой Совет о своих намерениях, Кроме того, он хотел заявить об этом в присутствии господина де Пейрака, чтобы тот знал, что его действия ни в коей мере не направлены ни против него, ни против его супруги, что это решение было уже давно принято церковными властями. Зло, подобно проказе, распространялось в Квебеке с неслыханной быстротой. Мужество и стойкость не могли противостоять этой скорости. В последнее время в Квебек, прибыло немало людей, которые, несмотря на их достойное обличие, следовали вредной и извращенной моде и, насаждая ее в Квебеке, пагубно влияли на умы и души. Необходимо было противопоставить этому тлетворному влиянию то оружие, которое традиционно применялось для борьбы с ним.

Граф де Пейрак поблагодарил Монсеньера де Лаваля за его учтивость. Он же, в свою очередь, гарантировал, что все люди, находящиеся под его знаменами, соблюдали как гражданские, так и религиозные законы. Если же они их нарушат, они будут наказаны с той же строгостью, что и на борту корабля.

В заключение епископ сказал, что церемония изгнания бесов будет назначена на субботу, день, отведенный для посвящения в сан молодых семинаристов.

— Ну хорошо! Перейдем же наконец к делу мадам де Модрибур, — заявил Фронтенак, не подозревая, какое смятение вызвали его слова у некоторых присутствующих, заставив биться сильнее их сердца.

Он заговорил об этом непреднамеренно. Ход его мыслей вел от корабля маркиза де Виль д'Аврэя к тому кораблю, что затонул, а затем к мадам де Модрибур, также утонувшей и оставившей на его попечение этих девиц на выданье.

Не подозревая о тех эмоциях, которые он невольно вызвал, Фронтенак продолжал:

— Что же произошло? Когда потонул этот корабль? «Еди…»

— «Единорог», — сказал Гобер де ла Меллуаз.

— Вы в курсе этих событий? — спросил Фронтенак.

— Я в курсе постольку, поскольку мне было сообщено, что прибытие этого судна, зафрахтованного богатой дамой-благотворительницей, герцогиней де Модрибур, ожидается осенью, и члены общества «Святого Причастия» просили господ де Лонгшона, де Варанжа и меня заняться устройством этой дамы в Квебеке. Больше я не знаю ничего.

Итак, оказывается, Амбруазина предполагала отправиться в Квебек, завершив свою разрушительную миссию в Акадии. Она всегда находила людей, готовых предоставить в ее распоряжение деньги и корабли.

— Ну, и?.. — губернатор вопросительным взглядом обвел присутствующих.

Интендант Карлон хладнокровно начал. Он рассказал, как во время своей поездки по Акадии он встретился с графом в графиней де Пейрак, которые готовились к отплытию в Квебек. Они только что подобрали тех, кто уцелел после крушения «Единорога».

— Я был свидетелем тех лишений, которые терпели эти несчастные. Их участь всецело зависела от общества, учрежденного их благодетельницей, мадам де Модрибур. С ее исчезновением, с гибелью корабля, всех вещей и документов они оставались совершенно беспомощными. Они называли себя «дочери короля»…

— Должно быть, есть способ узнать, с кем мадам Модрибур была связана в Париже?

— Каким образом? Остается ждать прихода корабля из Франции весной…

— Одна из девушек, Дельфина, кажется очень разумной, я попытаюсь ее расспросить, — сказала госпожа де Меркувиль.

Господин Обур де Лонгшон взял свою табакерку и начал задумчиво забивать табак в ноздри. Он был так занят своими мыслями, что даже забыл извиниться за это перед губернатором. Действительно, он был крайне озабочен. Имя де Модрибур не было ему незнакомо. Во время своей последней поездки во Францию он слышал кое-какие нелестные отзывы об этой даме, слывшей несколько экзальтированной и преследовавшей экстравагантные цели.

— Вы хотите сказать, что у мадам де Модрибур не хватало средств для поддержки своих начинаний? — обеспокоено спросил Тардье де ла Водьер.

— Однако граф де Варанж, немного знавший ее в Париже, уверял меня, что мадам де Модрибур унаследовала от своего мужа огромное состояние, — заверил Гобер де ла Меллуаз.

— Но, говорят, семья покойного хотела опротестовать завещание в пользу вдовы?

Гобер не мог ничего точно сказать. Он согласился предоставить свою помощь в устройстве этой дамы в Квебеке, потому что его попросил об этом господин ле Шарье, ведущий дела братства «Святого Причастия» в Париже, человек больших достоинств, член францисканского ордена, заверивший его, что мадам Модрибур поддерживают иезуиты. Не называя имен, он дал понять, что речь шла об очень влиятельных иезуитах, из окружения короля.

Анжелика, беря пример со своего мужа, держалась очень спокойно. Карлону было не по себе, но он старался этого не показывать.

— То, что произошло с мертвыми, нам уже неподвластно, — заключил он. — Нужно решать судьбу живых, то есть этих девушек, прибывших к нам без всяких средств к существованию, без контрактов, без приданого! И мы даже не можем отправить, их назад во Францию, так как время навигации закончилось, и, кроме того, у нас нет уверенности, что там, найдется общество, которое возместит наши расходы.

Последовало несколько весьма неопределенных предложений.

— А почему бы не выдать их замуж, как это было задумано?

— Но ведь у них нет теперь приданого! И где взять на него денег?

Мадам де Меркувиль взяла дело в свои руки. Она предложила выделить из бюджета колонии сто ливров на приданое каждой девушке, не внося этот расход в государственную смету.

Кроме того, необходимо было собрать вещи, необходимые для каждого приданого. Мадам де Меркувиль заявила, что она обратится за помощью к обществам милосердия и в конгрегации.

Канадские женщины не имели слишком много лишнего в своем гардеробе, но тем не менее, каждая могла бы найти какие-нибудь поношенные вещи.

Оставалось найти самое трудное: мужа.

Уроженцы Канады, жизнерадостные бездельники, предпочитали свободу. Чтобы помешать им уходить в леса на промысел пушнины и принудить их создавать семейный очаг, были приняты, суровые законы Если молодой человек, достигший возраста двадцати лет, и девушка — шестнадцати лет, не вступали в брак, их родители должны, были явиться с объяснениями к властям, и их строптивое потомство платило внушительный штраф. В то время, когда «дочери короля» начали прибывать многочисленными партиями, каждый холостяк, не женившийся в двухнедельный срок, лишался права на охоту и рыбную ловлю, а также права выменивать у индейцев бобровые шкуры. Короче говоря, они лишались средств к существованию…

Вспомнив об этих санкциях, мадам де Меркувиль, обладавшая быстрым и изобретательным умом, смекнула, что она может извлечь выгоду из этой ситуации и пополнить свадебную шкатулку каждой невесты, в которой должны быть в соответствии с правилами сотня иголок и тысяча булавок, за счет скобяного товара, конфискованного у трапперов, нарушивших брачные указы. У них же они возьмут кухонную утварь, и другие предметы, необходимые для молодых супругов: котлы, котелки, ножницы, топоры для рубки дров, ножи, одеяла…

Господин Фронтенак из вежливости долго не перебивал мадам де Меркувиль, но когда та стала перечислять иголки и булавки, Анжелика почувствовала, что он вот-вот взорвется.

— Оставим все эти мелочи, которые так утомляют мужчин, — предложила она деятельной президентше, возглавлявшей дам из братства «Святого Семейства». — Я навещу вас, и мы вместе обсудим все детали. Сейчас самое главное, чтобы Большой Совет одобрил решение о поддержке этих девушек.

Казалось, Совет собирался одобрить постановление. Ноэль де ла Водьер внес последнюю поправку.

— А все ли они «барышни»? — осведомился он. — Приданое в сто ливров предусмотрено только для молодых особ из благородных семейств, бедных, но получивших хорошее воспитание, выдаваемых замуж за офицеров или служащих колонии. Для сирот и воспитанниц Главного госпиталя предусмотрена сумма лишь в пятьдесят ливров…

— Вы способны утонуть и в луже! — вскричал, потеряв терпение, Фронтенак.

— Закончим же, наконец! Секретарь, пишите!

Секретарю начали диктовать условия контракта, обязывающего государство обеспечить приданым девушек на выданье.

Вдруг раздался голос:

— И все же нам необходимо знать больше подробностей о затонувшем «Единороге». Действительно ли эта дама умерла? Мы должны быть в этом абсолютно уверены, на тот случай, если ее наследники или друзья явятся к нам, чтобы получить сведения о ней.

Это вмешался лейтенант полиции Гарро д'Антремон. Этот вопрос находился в его компетенции, и он хотел знать, какая ответственность на него возложена.

Воцарилось, тяжкое молчание.

— Кто был свидетелем смерти мадам де Модрибур? — спросил он.

— Я, — ответил Карлон.

И он продолжал, глядя своему собеседнику прямо в глаза:

— Я видел ее труп, и я могу указать вам ее могилу. Но это нисколько не влияет на то решение, которое мы должны принять относительно устройства ее несчастных спутниц.

Его заявление положило конец обсуждению этой проблемы. Лишь господин Гобер де ла Меллуаз несколько позднее вновь вернулся к этой теме, предложив своим слащавым голосом:

— Скоро мы будем праздновать день Святой Амбруазины. Я предлагаю по этому случаю отслужить мессу за упокой души этой благочестивой дамы, заплатившей столь дорогую цену за свое преданное служение Канаде.

— Алтарь может воспламениться, — шепнул Виль д'Аврэй Анжелике.

Предложение было принято. Члены общества «Святого Причастия» должны будут оплатить расходы на елей и лампады, а также внести свою лепту в приход и на помощь бедным. Никто, казалось, не знал, что герцогиня де Модрибур была связана с отцом д'Оржевалем. Он предоставил другим готовиться к приему той, которая была проклятием его души.

Анжелика вновь была охвачена дрожью, когда услышала, вопрос Гарро д'Антремона: «Действительно ли она умерла?»

Она вздохнула так глубоко, что это было слышно. Все повернулись к ней, и Фронтенак воскликнул:

— Мадам, мы вас утомили. Простите нам все эти пререкания. Но ваше присутствие было необходимо…

— Я ни о чем не сожалею. Я смогла оценить тот груз ответственности, который лежит на ваших плечах…

— О, вы понимаете? Эта ответственность неизмерима…

— Но, по правде говоря, я умираю от жажды…

Тотчас же лакеи принесли стаканы. Большинство членов Совета предпочли пиво, которое в большом количестве производилось на пивоварне с побережья Абрахама. Анжелика попросила лишь стакан воды.

Кто-то произнес: «Здесь можно задохнуться!», и слуги открыли окна, выходящие на террасу. За окном кружились редкие хлопья снега, но повсюду в небе, покрытом облаками, были видны синие просветы. И вдруг горизонт осветился.

Анжелика, пившая маленькими глотками ледяную воду, чувствовала, как силы возвращаются к ней. Индейцы научили ее ценить вкус воды — сока земли, эликсира жизни.

— Вода в Квебеке особенно хороша, — сказал мэтр Базиль, глядя, с каким наслаждением она пьет.

— Вот поэтому и пиво у нас отличное, — вставил Карлон. Он очень гордился своей пивоварней, которую он построил, чтобы не пропадали остатки зерна. Его бочки с пивом экспортировались до самых Антильских островов. Интендант Карлон повеселел, зная, что тяжкое испытание осталось позади. Он выдержал его превосходно.

* * *

Заседание Совета продолжалось в более спокойной обстановке. Принесли карты, и Фронтенак наметил ближайшие перспективы на будущее Канады и Акадии, объединенных под общим названием Новая Франция. Это были обширнейшие земли, на которых как бы затерялось то небольшое число французов, объединенных под знаменем с цветком липни. Шевалье де ла Саль продвигался в сторону Миссисипи. Граф де Пейрак поддержал эту экспедицию. Его флот у берегов Акадии служил охраной во Французской бухте, защищая ее от английских мародеров. Во владениях де Пейрака находились серебряные рудники. Ему достались сокровища с затонувших испанских кораблей. Его состояние было огромно.

— К тому же он гасконец, как и вы, — добавил Пьер Голэн ехидно.

Фронтенак не обратил на эту реплику никакого внимания.

В заключение он сказал, что каким-то чудом королевства Франции и Англии в настоящее время не находятся в состоянии войны. Существует опасность, что постоянные распри между французской колонией и государствами Новой Англии приведут к неминуемой войне.

— Подобными действиями мы как бы призываем наших принцев взяться за оружие, — сказал он.

Но члены Совета были гораздо менее заинтересованы этим аспектом проблемы. Их больше волновала опасность установить дипломатические отношения с авантюристом, который, возможно, считался врагом короля.

Господин Обур де Лонгшон, поддерживающий отца д'Оржеваля, взял слово:

— Вам, однако, небезызвестно, господа, что отец д'Оржеваль пользуется доверием короля. Во время своего последнего визита во Францию он имел с ним беседу, и ходят слухи, что он добился тайного согласия нашего монарха продолжать войну с английскими колониями…

— Несмотря на то, что Англия и Франция не воюют в данный момент…

— Возможно, но это не мешает сотням кораблей из Новой Англии мародерствовать во Французской бухте, угрожая благополучию Акадии, как вы сами недавно заметили, маркиз де Виль д'Аврэй.

— Это служит еще одним поводом для заключения отношений с господином де Пейраком, который решил помогать нам поддерживать порядок в этих краях.

— А если отец д'Оржеваль получил приказ короля вести там войну, как я слышал…

— Мессир, — перебил его епископ, — слухи являются слишком зыбкой почвой, чтобы основывать на них принятие наших решений. Излишне будет вам напоминать то, о чем вы знаете. Достопочтенный отец д'Оржеваль взял в свои руки не только Акадию, но и Канаду, то есть целиком всю Новую Францию. Его призыв к войне перешел границы того обычного совета или напутствия, которые вправе давать духовное лицо своим прихожанам. И я получил полномочия епископа именно для того, чтобы снять с господ иезуитов ту временную духовную ношу, которую они сами на себя нагрузили, и предоставить им более свободно заниматься их миссионерской деятельностью.

Сейчас все стало на свои места. Уже с давнего времени они не имеют права ни заседать в Совете, ни вмешиваться в политику правительства колонии.

Моего присутствия достаточно, чтобы представлять здесь Церковь и ее требования. Говоря все это, я ни в коей мере не пытаюсь умалить достоинство тех, кому я обязан своим воспитанием и образованием и с кем я нахожусь в прекрасных отношениях.

Столь четкая и ясная позиция, занятая епископом, заставила на некоторое время зал затихнуть. Никому не хотелось иметь его своим врагом, так как он был способен на самые коварные интриги, когда оспаривалась его абсолютная власть в делах Церкви. К тому же отсутствие отца д'Оржеваля делало его хозяином положения.

Пиксаретт счел момент подходящим, чтобы начать свою длинную торжественную речь, ради которой он, чтобы выказать уважение к губернатору, надел все эти европейские тряпки, нарядные и красивые, но, по его мнению, совершенно неудобные.

Но ради своих друзей он мог и пострадать. Он собирался сообщить им слова разума и мудрости. После всего, что он услышал здесь, они явно в них нуждались.

Именно это он и объявил присутствующим после того, как встал и поприветствовал всех собравшихся в зале в пышных и витиеватых выражениях, столь свойственных стилю индейцев.

Красноречие аборигенов весьма умиляло французов своей естественностью, патетикой и многочисленными образными выражениями. Отсутствие интонации делало их речь монотонной и в то же время звучащей подобно щебетанию птиц в глубине лесов; говоря по-французски, они употребляли множество индейских выражений, знакомых белым людям.

Вот в кратком изложении то, что он сказал:

— Солнце не перестает вращаться в небе. Наступил час, когда мудрые люди, взявшие на себя ответственность за свой народ, должны прекратить долгие разговоры и заняться воссоединением своих сил, иначе они увязнут в своих собственных рассуждениях, как в тине на дне пруда, и не смогут никогда найти разумное решение.

Вы, белые люди, совершаете ошибку, не куря табак во время ваших собраний. Вы лишаете себя божественной помощи, которую оказывает табачный дым, проясняя ваши мысли и восстанавливая ваши силы, израсходованные в жарких спорах. Вы пренебрегаете отдыхом, который получаете, раскуривая трубку и передавая ее друг другу по кругу. То молчание, которое сопровождает эти две затяжки, можно использовать для внутренних размышлений, для подготовки к ответам на неожиданные вопросы, которые непременно должны возникнуть.

Вы не понимаете, какое состояние покоя и миролюбия охватывает вас, когда вы протягиваете трубку своему врагу, противнику или даже своему другу. Этот простой жест приносит вам облегчение и располагает к союзничеству. Вы не пользуетесь никакой поддержкой во время ваших советов, если не считать водку и вино, приводящих к безумию. Как же после этого не удивляться тому, что вы вскакиваете и начинаете говорить, хотя вам не предоставляли слова, что вы перебиваете друг друга, что вы излагаете свои мысли так, будто они единственно верные.

Я слышал сегодня много глупого и смешного, что заставило меня подумать о болтовне кумушек на городской площади. Но я слишком долго жил среди моих друзей-французов и знаю, что таким странным способом они приближаются к тому главному вопросу, ради которого собрались. Это напоминает тактику одного малочисленного племени индейцев, которые неизвестно почему, собираясь окружить вражескую деревню, начинают пятиться и даже поворачиваются спиной.

Итак, зная вас, я понимаю, что вы не забыли «деревню», которая занимает главное место в ваших мыслях, то есть что мы собрались здесь, чтобы заключить мирный договор с Тикондерогой — человеком, взорвавшим гору, человеком, чья тень легла от океана до восточного побережья, куда ходят промышлять треску. Он встал между нами и англичанами, между нами и ирокезами. У нас впереди либо мир и процветание, либо новые войны.

Я не боюсь войны. Она уничтожит ирокезов, убивших многих моих соплеменников, или этих проклятых англичан, распявших Господа нашего, Иисуса Христа и замучивших столько моих братьев-французов.

Но я знаю, какие разрушения несет война, сколько храбрых воинов погибнет, какая угроза нависнет над нашими племенами из-за свирепой мстительности ирокезов. И еще одно страшное бедствие несет нам война — голод и холод, так как пока идут сражения, мы не можем засеять наши поля и собрать урожай, достаточный, чтобы перезимовать, а также запасти дров.

Поэтому те несчастья, которыми мы расплачиваемся за летние кампании, также побуждают меня содействовать тому, чтобы вы заключили союз с Тикондерогой.

Я не буду долго говорить. Я хотел бы предупредить вас еще только об одном.

Он и его жена обладают бесценными вампумами, которые гарантируют мир с ирокезами на долгие годы. Где бы они ни находились, они или их люди, даже самый свирепый из этих ирокезских собак, встретив их, запоет песнь мира.

Этот договор уже принес свои плоды. Разве хоть один француз, работающий на полях этим летом, жаловался на нападение ирокезов? Этим летом вы могли спокойно трудиться. На улицах Квебека я слышал разговоры о том, что в этом году было такое милосердное лето, какое и не знали в Новой Франции, когда урожаи не были сожжены и ни один пленник не был угнан ирокезами в рабство.

И я хочу, чтобы вы поняли это. Уттаке, этот кровожадный койот, не отправился воевать, как он это делает каждый год, стремясь собрать урожай скальпов французов, гуронов или же наших абенаков, детей зари, только потому, что Тикондерога встал между ними и вами.

Я закончил.

Он уселся, очень довольный тем почтительным молчанием, которое вызвала его речь, собрал свои деревянные дощечки, порылся в карманах английского сюртука и вытащил оттуда маленькую копченую змею, которую принялся резать на кусочки на краю стола. Затем он покинул свое неудобное место — жесткий трон с прямой спинкой, называемый стулом, на котором он промучился так долго, не имея даже возможности согнуть ноги, чтобы отдохнуть.

Он подошел к камину и уселся возле него на каменном полу, скрестив ноги. После чего принялся есть кусочки змеи, наблюдая краем глаза за тем, какой эффект произвела его речь. Его хитрый взгляд пытался высмотреть того, кто начнет говорить первым, но по опыту он уже догадывался, что они начнут все разом.

Однако его заявление произвело сильное впечатление на собравшихся. Приведенные им факты вместе с тем, что уже было сказано в пользу мирного договора, явно перевесили чашу весов в пользу союза с Жоффреем.

— Твои слова подобны золоту, Сагамор, — начал губернатор, повернувшись к Пиксаретту. — Ты был прав, напомнив нам, зачем мы сюда собрались. Неужели нам нужно было приглашать индейца, — обратился он к своим советникам, — чтобы подойти наконец к обсуждению главного вопроса?

Советники молчали, и губернатор счел момент благоприятным для того, чтобы начать наступление.

— Я написал королю, — объявил он, — и отправил корреспонденцию с кораблем, отплывшим во Францию в июле. Я постарался как можно яснее описать те события, которые происходят у нас, и те решения, которые я намерен принять. Я упомянул о господине де Пейраке, дабы не оставалось никаких неясностей, и чтобы Его Величество мог правильно все понять.

— Не преждевременно ли было упоминание имени господина де Пейрака? — возразил Обур де Лонгшоф.

Господин Мэгри де Сен-Шамон кашлянул и, не глядя на Пейрака, обратился к нему;

— Мы слышали, мессир, что вы были организатором восстания, в Аквитании приблизительно пятнадцать лет тому назад, и это причинило королю немало хлопот?

— Какая провинция не знала восстаний в те времена? — возразил граф.

Он встал, серьезно и внимательно вглядываясь в лица присутствующих:

— Не являемся ли мы все здесь, в той или иной мере, жертвами немилости короля? — спросил он. — Немилости, которую мало кто действительно заслужил. Но приходится терпеть, так как те смутные времена, так или иначе, всем нанесли урон, который нам не возместили. Король, окруженный меньшинством, тяжело страдал, видя, как против него поднимаются знатные сеньоры, и притом большинство из них — его родственники, такие, как его собственный дядя, Гастон Орлеанский, брат его отца Людовика XIII. Поэтому нас не должно удивлять то, что он затаил глубокое недоверие к могущественной знати из провинции и ко всем тем, кто по его мнений, угрожал трону и единству Франции. Я, как и многие, испытал на себе тяжесть этого недоверия, хотя оно было абсолютно беспочвенно. Господа, хотел бы вам напомнить, что во времена Фронды я был еще слишком молод, чтобы принимать участие в заговорах. Лишь позже волнения в Аквитании действительно были связаны с моим именем. Я был отстранен от управления этой провинцией, и она, желая быть мне верной, поднялась на мятеж. Но оставим в стороне историю и не будем преувеличивать ее значение. Времена изменились. Кардинал Мазарини, бывший наставником короля в его молодые годы и помогший ему выйти победителем в борьбе с Фрондой, был последним первым министром. Ныне король правит один. Никто не оспаривает его власть. И мы видим, что в Версале он окружил себя теми, кто когда-то поднимал на него оружие. Сегодня же они осыпаны милостями и наградами, так как король забывает то, что он хочет забыть, и даже больше того, что можно было бы ожидать.

Анжелика была восхищена тем, как ловко Жоффрей представил свою защиту в таком свете, что обвинявшие его почувствовали себя в затруднительном положении.

Он подчеркивал очевидный факт: великодушие короля.

Всем было известно, что король столь же безгранично щедр, как и злопамятен. Если он хотел помиловать, то забывал все и осыпал своими щедротами тех, кого недавно принижал.

Глядя на этого дворянина в костюме из красного бархата с алмазной звездой, сверкавшей на его груди, который говорил с ними властно и в то же время сдержанно, все собравшиеся понимали, что Жоффрей де Пейрак оставался последним из тех знатных сеньоров, величие которых король хотел когда-то уничтожить.

Что ж, изгнанный и понесший суровое наказание когда-то, он был теперь более могуществен и свободен, чем другие, те, которые там, в Версале, окованные золотыми цепями, вдалеке от своих родовых поместий, существовали лишь за счет своих титулов и службы при блистательном дворе, где Людовик XIV собрал их, чтобы они были под его присмотром и зависели от его милости.

Господин Мэгри де Сен-Шамон подал голос:

— Ваше послание королю, господин губернатор, открывает совершенно новые перспективы. Увы! Мы узнаем мнение короля лишь по возвращении корабля.

— Мнение короля самое положительное.

Эти слова были произнесены королевским посланником Никола де Бардане, не проронившим до этого ни единого слова.

Собрание замерло. Господин де Фронтенак, казалось, был удивлен больше всех. В недоумении он крутил свои усы. Но он первый понял, что означало это заявление.

— Вы хотите сказать, что ваша миссия в Канаде имеет целью рассмотреть возможности того союза с господином де Пейраком, о котором мы только что говорили?

— В том числе и это, — несколько сухо ответил посланник короля.

Но Фронтенак настаивал:

— Его Величество просило вас информировать его об изменении ситуации в Акадии в связи с присутствием там господина де Пейрака?

— В том числе и это, — повторил де Бардане, который желал оставить некоторую неясность относительно целей своего визита. — По правде говоря, — продолжал он после короткой паузы, — Его Величество больше всего интересует, кто такой господин де Пейрак, короче, мне поручено собрать точные сведения о нем, о его действиях и его намерениях.

— Ну что ж, — радостно воскликнул Фронтенак, — ну что ж… надо полагать, король уже ознакомился с моим письмом? Ваш отъезд в Новую Францию предопределен тем, что я изложил ему в моем послании?

Члены Совета лихорадочно подсчитывали про себя, сколько времени прошло с момента отправки письма и прибытием королевского посланника.

— …Как бы то ни было, король в курсе дела. Та поспешность, с которой он ответил на мои письма, доказывает, насколько он в нем заинтересован. Господин посланник, что вам сказал король?

— Государственная тайна. Но тем не менее я могу вам сказать, что Его Величество с симпатией отнесся к вашему проекту. Уже из Тадуссака я написал ему письмо, где изложил мою точку зрения.

— Положительную, я надеюсь, — живо заметил Фронтенак.

Он ликовал.

— …Вот видите, господа, больше нет сомнений. Его Величество одобряет ту дружественную политику, которую я провожу относительно господина де Пейрака.

— …Одобрит, может быть… — поправил первый советник Мэгри де Сен-Шамон.

Но его пессимизм никто не поддержал.

Посланник короля дал понять, что монарх относится благосклонно к политике мирной экспансии. «Почему бы этому Никола де Бардане не сказать об этом раньше?» — думали члены Совета. Им бы не пришлось терять так много времени.

Господин де Шабли-Монтобан, чей изощренный нюх сразу же чувствовал малейшую любовную или чувственную подоплеку, подумал, что красота мадам де Пейрак такова, что, увидев ее однажды, вряд ли любвеобильный Людовик XIV мог остаться безразличным.

Итак, они выиграли. Де Бардане почти невольно помог им в этом.

В том, что он сказал, прозвучала воля короля. А для этих людей это было единственное, что имело значение, — воля короля. Анжелика посмотрела на большую картину, висевшую над камином и изображавшую монарха.

Для нее он стал чем-то вроде мифа, каким-то смутным воспоминанием.

Постепенно она забыла его человеческую сущность. И здесь, в замке Святого Людовика, он вновь вернулся к ней, она вспомнила его темные глаза, которые по его желанию могли казаться тусклыми, но блеск которых был так красноречив, когда король сгорал от желания.

Когда-то он хотел сделать ее королевой Версаля. Мадам де Меркувиль, решив, что главные дебаты остались позади, сочла момент весьма благоприятным для того, чтобы поговорить о своих проектах развития ткацкого ремесла. В стране сеяли лен и выращивали овец. Женщины, не имеющие зимой никаких занятий, могли бы ткать простыни и одежду для семьи. У нее была просьба к Совету относительно двух пленных англичан, находящихся в деревне у гуронов. Ей сказали, что эти два пленника из Бостона знали секрет окраски ткани. Она хотела, чтобы интендант Карлон дал приказ, позволяющий этим людям прибыть в Квебек, чтобы научить своему искусству местных жительниц.

— Господин Гобер де ла Меллуаз, — сказала она, — часто пользуется их услугами.

Но Гобер де ла Меллуаз, скрестив свои пальцы, обтянутые на этот раз перчатками цвета зеленого миндаля, заметил, что эти люди весьма глупые и неразговорчивые, как и все представители низших слоев англосаксонской расы, никогда не выдадут свой секрет и что она ничего не добьется.

— Они не знают ни слова по-французски.

— Но я знаю английский.

— Будьте уверены, что их хозяева индейцы добровольно не расстанутся с ними даже на неделю.

— Господин интендант Карлон пошлет им приказ.

Гобер де ла Меллуаз снисходительно улыбнулся. Он заверил, что ему одному известен способ уговорить индейцев и заставить время от времени их английских рабов изготовлять краску, состав которой они никому не откроют.

— Вы просто-напросто хотите оставить их для себя! — негодующе воскликнула мадам де Меркувиль.

Видя, какой оборот начинает принимать этот разговор, Фронтенак решил объявить заседание закрытым.

Сегодня они хорошо потрудились.

Он встал, и остальные последовали его примеру.

— А! Моя нога, — вскричал господин де Кастель-Моржа. Никто уже не обращал внимания на эти восклицания, которые время от времени боль вынуждала делать несчастного военного губернатора.

Он извинился перед дамами.

— Это ваши старые раны причиняют вам такие страдания? — спросила Анжелика.

— Нет, если бы так! Это было бы более почетно. Это болезнь, которую я нажил во время зимней кампании против ирокезов.

Анжелика уже собиралась посоветовать ему мазь, рецепт которой она знала — плоды рябины, ароматическая смола и козье масло смешиваются с настоем травы безвременника. Применяемое в правильных дозах, это лекарство было чудодейственным. Но Анжелика промолчала. Не без сожаления оставила она бедного Кастель-Моржа с его страданиями.

Она дала себе слово из осторожности не обнаруживать свои знахарские способности. От знахарки до колдуньи один шаг.

Решив изображать в Квебеке знатную даму, модную и изысканную горожанку, она старательно стремилась стереть тот наивный и опасный образ, который помимо ее воли сложился в воображении людей и проявление которого могло ей дорого обойтись.

* * *

Пробило полдень. Монсеньер де Лаваль прочел молитву и на этом Большой Совет торжественно закрылся. Его участники небольшими группами направились в вестибюль.

Анжелика подошла к Никола де Бардане.

— Я хочу поблагодарить вас за ваше сегодняшнее выступление, — сказала она ему.

Он ответил ей долгим взглядом. Выражение его лица растрогало Анжелику, она поняла, что уже одной этой фразой она отблагодарила его стократ.

— Сколько в вас жизни! — сказал де Бардане. — Я смотрю на вас, и мне кажется, что это именно то качество, которое так понравилось мне еще в Ла Рошели. Ваш азарт, тот пыл, который сопровождает все, что бы вы ни делали, ваше умение найти правильное решение. В Ла Рошели я был поражен тем, с какой страстью и отвагой вы защищали гугенотов, не думая, какие это будет иметь для вас последствия.

В те времена мне очень хотелось знать, какого цвета ваши волосы, которые вы так тщательно прятали под чепцом служанки. Теперь я знаю, — сказал он, останавливаясь на пороге и глядя на нее. — Вы похожи на прекрасную фею…

Робким движением он слегка прикоснулся к ее светлым золотистым волосам. На какой-то момент ему показалось, что они одни на всем белом свете. Но к ним приближался граф де Ломени, и де Бардане, поцеловав руку Анжелике, отошел в сторону.

Жоффрей де Пейрак задержался, беседуя с губернатором и с неким Морийоном, заместителем интенданта.

Виль д'Аврэй, покидая замок, рассказывал трем первым советникам о том, как он собирается обновить и украсить свой новый корабль.

— Я надеюсь, вы дадите ему не такое языческое название, как вашему первому кораблю, — вздохнул господин де Сен-Шамон.

— Я назову его «Афродита»… И я собираюсь попросить столяра ле Бассера сделать скульптуру для носовой части корабля: Афродиту, выходящую из пены морской… Это хоть немного отвлечет его от дарохранительницы.

Во дворе солдаты гвардейского корпуса, поставив в угол свои ружья, собрались вокруг костра, над которым висел котелок. Его содержимое распространяло аппетитный запах. В этот час из всех домов вкусно пахло приготавливаемым обедом. К запаху жаркого из дичи, рагу или свежевыпеченного хлеба примешивался запах горящих дров, и хотя все двери и окна были наглухо закрыты, звук оловянных ложек проникал на улицу.

Члены Большого Совета торопливо расходились по домам, так как после долгих дискуссий у них пробудился отменный аппетит.

Мадам де Меркувиль по дороге продолжала спорить с господином Робером де Меллуазом, решив во что бы то ни стало заполучить этих двух пленных англичан.

Шедшая позади нее Анжелика услышала, как Жоффрей говорил господину Базилю: «Я вам очень признателен. Мне известно, что ничего не происходит без вашего участия».

Купец обогнал их, приветственно приподняв свою меховую шапку, и удалился, держа руки в карманах сюртука из тяжелого коричневого драпа, отделанного по воротнику, манжетам и краям карманов мехом норки. Обутый в индейские сапоги, он шел, ступая одновременно тяжело и быстро, походкой, характерной для жителей этого края. Выходя за ворота, его приказчик обернулся и заговорщицки им подмигнул.

Жоффрей взял Анжелику под руку. Испанцы, ожидавшие их во дворе, пошли впереди них.

Монсеньер де Лаваль, чья величественная фигура в лиловом облачении возвышалась среди окруживших его черных сутан, поглядывал в сторону семинарии, где его ждал вкусный обед.

Во время сегодняшнего заседания Анжелика была поражена одним обстоятельством, показавшимся ей весьма примечательным, а именно: каждый из этих господ претендовал на абсолютную власть в Квебеке.

Губернатор? Интендант? Епископ? Базиль, тайный советник? Иезуиты, державшиеся в тени? Королевский прокурор? Приказчик?

— Кто же правит здесь? — спросила она Жоффрея.

— Они правят все… — ответил он.

* * *

Анжелике надо было выбрать по совету епископа святого покровителя. Она отправилась в «Корабль Франции» и рассказала Польке о своем визите к Монсеньеру де Лавалю.

— Выбери Всевышнего, — посоветовала та. — Помнишь, как наши в Париже молились той статуе Всевышнего, что стояла на углу улицы Пьер-о-Беф, в предместье Сен-Дени? Ха-ха-ха! Проклятия и богохульства…

Но тотчас же после этой вспышки грубоватого веселья она перекрестилась и вновь стала серьезной.

— Над такими вещами не смеются! Нет, с этим покончено! Да простит меня Бог! Прошлое забито. Теперь я часто хожу на исповедь. Ведь я не хочу гореть в аду.

Иногда Анжелика с изумлением глядела на свою бывшую подругу, ей казалось, что это не та Полька, с которой они пережили вместе так много ужасного.

Анжелика поинтересовалась, когда же она сможет познакомиться с господином Гонфарелем, чье имя она так часто повсюду слышала.

В это время какой-то неожиданный шум в порту привлек их внимание, и они вышли на порог.

На улице мало-помалу собиралась толпа. Люди смотрели в сторону реки, где две огромные баржи тащили за собой корабль, который был без мачт и накренился в сторону так, что казалось, вот-вот его поглотят воды реки

— Но это же «Сан-Жан-Баптист»! — вскричала Жанин Гонфарель.

— Его собираются потопить, — сказал кто-то из толпы. Ужасная мысль, как молния, пронзила Анжелику — медведь, мистер Виллагби, бывший на борту!

В недрах корабля ученый медведь Элии Кемптона устроил себе берлогу для зимней спячки, и вот теперь эту негодную посудину отправляли в открытое море, чтобы там потопить.

Так же, как и Полька, но по совсем другой причине она застыла в молчании.

Затем хозяйка «Корабля Франции» начала призывать собравшихся людей помешать происходящему. Из ее возмущенных слов, сопровождавшихся потоком ругательств, становилось понятно, что ока и ее муж были частично владельцами «Сан-Жан-Баптиста», что для них это было целое состояние и теперь они будут разорены…

Жанин Гонфарель сорвала с себя чепец и, размахивая им, побежала по набережной, подавая сигналы кораблю. Среди любопытных, собравшихся на площади, одни усмехались, другие не слишком сочувственно покачивали головами.

— Это чума, а не корабль, — говорили одни.

— Но он принадлежал мне, — возражала Жанин Гонфарель.

— Его решили потопить.

— Кто это решил? Какой еще ублюдок сыграл со мной такую дурную шутку? Это прокурор, я уверена… Или майор. Нет, это ле Башуа, очень на него похоже… Если бы иезуит был здесь… Маркиза, сделай же что-нибудь, прошу тебя, — сказала она вполголоса, подходя к подруге. — Я не могу пойти к губернатору, но, может быть, твой Меченый вмешается? Они все у него в руках. Это нельзя так оставить.

— Да, ты права. Это нельзя так оставить, — повторила Анжелика в полном отчаянии.

Она огляделась, ища кого-нибудь, кто мог бы ей помочь. К счастью, она заметила, как к берегу причалила большая лодка с «Голдсборо» с людьми под командованием старшего матроса Ванно. Анжелика поспешила им навстречу. Ванно сообщил ей, что граф де Пейрак должен был находиться в городе.

— Я попробую его найти, — сказала она матросу, — но пока что сделайте все, что в ваших силах, чтобы не допустить затопления «Сан-Жан-Баптиста». Выиграйте время! Кто бы ни дал приказ потопить корабль, будь то хоть сам губернатор, я беру ответственность на себя. Я уверена, что это недоразумение.

И она побежала по направлению к замку Монтиньи, теперь расстояние до него казалось ей далеким, к тому же Анжелика вовсе не была уверена, что найдет там своего мужа. Поднимаясь по улице Склон Горы, она смотрела во все стороны, пытаясь увидеть Пиксаретта, быстрые ноги которого ей бы так пригодились сейчас.

Карета, не без труда взбиравшаяся позади нее по улице, поравнялась с Анжеликой. Это был очень нарядный экипаж. На дверце кареты красовался вензель, а на окнах были атласные занавески с золотой бахромой.

Когда экипаж обогнал ее, очаровательное личико Беранжер-Эме Тардье де ла Водьер показалось из-за бахромы занавесок.

— Мадам, что случилось? Отчего вы так встревожены?

— Я разыскиваю моего мужа, — ответила Анжелика, упрекнув себя за то, что выглядит озабоченной, так как это делало ее смешной. Ей все время казалось, что в глазах мадам де ла Водьер она видит какой-то насмешливый блеск.

— Господина де Пейрака? Я думаю, что знаю, где его можно найти, — сказала она со значительным видом.

Лакей, соскочивший на землю, уже открывал перед Анжеликой дверцу кареты. Анжелика уселась, и экипаж, скрипя всеми рессорами, продолжил свой путь. Копыта лошадей скользили по булыжной мостовой.

Мадам де ла Водьер краем глаза рассматривала Анжелику, не скрывая того удовольствия, которое она испытывала, находясь с ней рядом. Беранжер-Эме была в самом деле очаровательная женщина, скорее хорошенькая, чем красивая. Ее манера держаться с некоторым вызовом позволяла предполагать, что она была не робкого десятка и что жизнь не пугала ее своими трудностями.

Она приложила известное старание, добиваясь того, чтобы ее называли ее полным именем: Беранжер-Эме. У нее был серебристый смех, которым она смеялась часто невпопад. Это была ее манера обезоруживать собеседника. С ней не осмеливались разговаривать о серьезных вещах из боязни, что неожиданный смех превратит все сказанное в нелепость. Но в то же время это создавало вокруг нее атмосферу легкости и непринужденности. Зато она была мастерицей задавать вопросы. Они еще не успели проехать и полпути, как Анжелика рассказала ей, зачем она так срочно разыскивает своего мужа

— Но почему вас так беспокоит судьба этого корабля? — удивилась Беранжер.

— Ведь он принадлежит Жанин Гонфарель, — ответила Анжелика. Этот ответ еще больше удивил мадам де ла Водьер.

— Но какое вам дело до этой вульгарной женщины?

Она так наивно поднимала свои тонкие брови и округляла темные простодушные глаза, что тут же хотелось дать ей подробные объяснения.

Анжелике с великим трудом удалось сдержаться и не раскрыть ей свою тайну, а также тот страх, который внушала ей участь мистера Виллагби. Она сумела ограничиться тем, что повторила о необходимости поставить в известность господина де Пейрака.

— Не беспокойтесь, он будет поставлен в известность, — заявила Беранжер покровительственным тоном. — Но нужно признать, что наш граф не из тех, кого можно легко застать дома. Чтобы встретиться с ним, мне приходится вертеться, как флюгер. Мне говорят: «Он там». Я бегу туда — его и след простыл.

Анжелика отметила про себя, что менее чем за три дня Жоффрей стал уже для этих дам «нашим дорогим графом» и что по наивности или преднамеренно мадам прокурорша не скрывала, что она бегает за ним.

— …Ваш супруг так любезен! Посмотрите, вот часы, которые он мне подарил.

Кончиками пальцев она указала на драгоценную безделушку, висевшую у нее на шее на черной бархотке и лежащую как раз между приподнятыми очень высоким корсажем округлостями ее груди. Тонкий прозрачный шарф, накинутый сверху, не скрывал ее прелестной полноты.

Разговаривая, молодая женщина не переставала внимательно разглядывать встречающихся им прохожих. Вдруг она воскликнула:

— Ах! Вот кто наверняка сможет нам помочь.

Она позвала, и перед окошком кареты возникло лицо раба-индейца мадам де Меркувиль. Шрам, оставленный цветком лилии, идущий от угла рта, придавал его лицу постоянно улыбающееся выражение.

— Этот мальчик знает все о каждом, — сказала мадам де ла Водьер. — Но он очень своенравный. Надо знать, как к нему подойти.

Последовал обмен вопросами и ответами, из которых Анжелика ничего не поняла. Затем мальчик прыгнул на козлы рядом с кучером. Мадам де ла Водьер с решительным видом приказала трогать и ободряюще кивнула Анжелике.

По дороге она рассказывала Анжелике о племени панисов, единственном среди индейцев Новой Франции, которых брали в рабство. Они жили в очень дальних, труднодоступных районах, и индейцы, захватив их в плен, продавали затем белым людям.

Анжелика, рассеянно слушая ее, думала о мистере Виллагби, с трудом сдерживая нетерпение.

Через Фабричную улицу карета выехала на Соборную площадь.

Индеец спрыгнул на землю, убежал и вскоре появился, подпрыгивая в военном танце. Таким образом он давал понять, что они нашли то, что искали. Мадам де ла Водьер ликовала:

— Все именно так, как я и думала! Господин де Пейрак у иезуитов.

— У иезуитов!

Но Беранжер-Эме уже выходила из кареты.

Чтобы подойти к зданиям, где размещались отцы иезуиты, находившимся напротив собора, но с другой стороны площади, необходимо было перейти ручей.

Таким образом, попадая во владения иезуитов, вы будто переходили границу иностранного государства. Большие красивые деревья охраняли вход на территорию, где находились каменные строения, принадлежащие обществу иезуитов: церковь, колледж, монастырь, дом для гостей, фермы, коровники и конюшни. Только что было закончено строительства новой церкви, примыкающей к колледжу.

Епископ давно хотел увеличить собор, красивый и просторный, но имеющий лишь одну башню, в то время как новая церковь иезуитов, с двумя замечательными по своей архитектуре башнями, гордо возвышалась над деревьями, окружавшими ручей, и как бы бросала вызов, глядя на собор стрельчатыми окнами, похожими на широка распахнутые спокойные глаза.

Мадам де ла Водьер быстро вела за собой Анжелику и предпочла войти не через главные ворота, а через маленькую боковую дверь, ведущую во внутренний двор.

— Мы ищем господина де Пейрака, — бросила она на ходу одному из братьев, вышедшему из коровника с двумя ведрами молока. Из-под его длинной черной монашеской одежды виднелись деревянные башмаки.

Это «мы» раздражало Анжелику.

Мадам да ла Вольер, казалось, хорошо знакома с этими местами. Она не испытывала ни малейшей робости. В отличие от нее, Анжелика с некоторой неуверенностью переступила порог вестибюля, вымощенного плитами, в котором находилось лишь одно большое распятие у стены и кропильница у входа.

Беранжер окунула в нее кончики пальцев с тем покаянным и одновременно игривым видом, который был верхом женской грации и лицемерия. Она обладала бесспорным очарованием, в котором сочетались набожность и шаловливость. Такими изображали некоторых ангелов, окружающих трон Всевышнего.

Глядя на нее, Анжелика вспомнили, что мадам де ла Водьер тоже была гасконского происхождения, родом из Окситании, той части Аквитании, солнечной и мятежной, где люди часто имеют свое представление о религии и относятся совсем иначе к обрядам и верованиям.

Когда-то, когда Анжелика впервые приехала в Тулузу из своего родного Пуату, она была ошеломлена пылким нравом этих людей, чьи характерные черты так ярко воплотились в благородной натуре Жоффрея де Пейрака: изящество, ум, независимость, страстность. И в то же время вспыльчивость сочеталась в них с нежностью и тонкой иронией.

В то время ей показалось, что прекрасные дамы Лангедока, с черными глазами, дерзким смехом и огненными страстями, насмехаются над ней — белокурой и сдержанной. Ей стоило немалого труда завоевать свое место среди них.

И вот, не смешно ли, эта сумасбродная Беранжер пробудила в ней те давние и полузабытые ощущения.

Ученик, одетый в черное, проводил обеих дам в просторную приемную. Зная о цели их визита, он удалился, чтобы узнать, действительно ли господин де Пейрак находился здесь.

Комнату согревала печь, привезенная из Англии. На стенах висело множество картин, и среди прочих — портрет Игнатия Лойолы, испанского офицера, который почти столетие тому назад основал свое знаменитое воинство Христовых солдат. В нише, где мерцала лампада, находилась его посмертная маска.

Беранжер расхаживала по комнате и с интересом рассматривала картины, написанные с религиозным вдохновением и большим талантом.

На одной из них была изображена смерть Георгия Ваза, проповедника из Африки, в тот момент, когда, собрав последние силы, он благословляет негров из Конго, собравшихся у его смертного одра. Другая изображала отца Франсуа-Ксавье, стоящего среди китайцев в Сан-Шеу и оживляющего утонувшего ребенка. Этот священник был одним из первых шести иезуитов, сподвижников Лойолы, и так же, как и он, канонизирован Папой Грегуаром XV. Его праздник недавно отмечался, и потому перед картиной стояли серебряные вазы с большими букетами бумажных цветов. В комнате царила особенная тишина. Атмосфера была здесь совсем иная, чем в семинарии. Более углубленная. Удивительный покой, несмотря на присутствие детей в классных комнатах. Закрыв двери, вы ощущали себя будто в крепости. Здесь странствующие миссионеры находили отдых, вернувшись после опасных и утомительных экспедиций. После бесконечного путешествия в лодках-каноэ, дыма и насекомых в индейских хижинах, они обретали покой в своих побеленных известью кельях, наслаждались общением со своими братьями по вере. Здесь они писали свои знаменитые донесения, столь ожидаемые во Франции.

Здесь бывали неординарные личности, способные к левитации, передаче мыслей на расстоянии, обладающие даром предвидения.

Анжелике пришло в голову, что отец д'Оржеваль вполне мог бы спрятаться в этих стенах, выжидая, когда наступит его час.

Именно в этот момент она услышала тихие шаги за спиной и, обернувшись, увидела, что в дверь, скрытую ковром, вошел иезуит.

Несмотря на полумрак, она сразу же узнала его светлую бороду и слишком белую кожу.

Поскольку он стоял неподвижно и молча, Анжелика обратилась к нему с приветствием:

— Я полагаю, что мы уже встречались в Акадии? Вы — отец Филипп де Геранд, не так ли? Коадъютер отца д'Оржеваля?

Он утвердительно кивнул в ответ. Взгляд его слишком светлых глаз стал жестким. Наконец его губы зашевелились, и он как бы выдохнул:

— Из-за вас он должен умереть.

Он отступил назад и, будто призрак, растаял в полутьме.

Вернулся семинарист, сказав им, что действительно господин де Пейрак находится здесь.

Они прошли по длинному коридору, и их провожатый постучал в самую последнюю дверь из массивного дерева. Они очутились в просторной комнате, которая, судя по обилию книг, была библиотекой. Повсюду стояли сотни книг самой разной величины. Некоторые из них были высотой с пятилетнего ребенка. В тот момент, когда они вошли, один из этих гигантских томов в кожаном переплете был только что возложен на деревянную подставку, и над ним склонились граф де Пейрак и несколько отцов иезуитов.

Они взглянули на вошедших, и Анжелика узнала в одном из них отца Мобежа.

Комната поражала обилием находившихся в ней научных приборов и инструментов большой ценности. Медные астролябии и астрономические циферблаты, небесные и земные глобусы, тригонометрии… На маленьком столике среди луп и компасов стоял раскрытый астрономический несессер, представляющий собой восьмиугольную шкатулку из дерева, инкрустированного позолоченным серебром.

На его откинутой крышке была изображена миниатюрная географическая карта, выполненная яркими красками по эмали. Множество различных предметов: маленькие солнечные часы и лунный циферблат, таблица широты и долготы и так далее находились вокруг несессера. Анжелика вспомнила его среди подарков, которые граф де Пейрак привез в Квебек.

Только в Квебеке можно было допустить вторжение двух дам в этот храм науки: но, вдали от метрополии, дистанция между отдельными классами и слоями общества соблюдалась не так строго.

— Простите мне, достопочтенные отцы, — весело заговорила мадам де ла Водьер, — но я вынуждена прервать ваши ученые беседы, так как моя подруга, мадам де Пейрак, разыскивала своего супруга по всему городу…

Выразив свое сожаление по поводу причиненного беспокойства, Анжелика быстро изложила суть происшедшего, объяснив, что требуется вмешательство графа де Пейрака, чтобы спасти корабль от затопления. Жоффрей был слегка удивлен.

— Эту дырявую калошу? — спросил он. — Но какое это имеет значение, ведь она мне не принадлежит.

— Но там медведь, — воскликнула Анжелика. — О! Жоффрей, нужно спасти мистера Виллагби.

* * *

И медведь был спасен!

«Сан-Жан-Баптист» пригнали к берегу, и он нашел свое пристанище в заброшенной гавани.

Несчастный Элие Кемптон, прятавшийся в замке Монтиньи, испугался, решив, что его, пуританина из Коннектикута, заменили в ловушку в этом папистском городе, когда люди с «Голдсборо» повели его навестить его незадачливого друга.

Медведь спал непробудным сном, и его нисколько не потревожила прогулка по реке. Элие Кемптон оставил для него коренья и клубни, чтобы он мог подкрепиться, когда проснется.

Этим вечером в дверь дома маркиза де Виль д'Аврэя постучался широкоплечий, крепко сбитый человек. В одной руке он держал свою шапку, в другой — плетеную корзинку с тремя головками сыра.

Ужин подходил к концу, и Господин Кот, как всегда, устроился среди блюд с остатками кушаний.

Анжелика уселась на том знаменитом канапе, все секреты которого ей еще не были известны. Рядом с ней находился граф де Пейрак.

Этот вечер напоминал Анжелике то, как они собирались прошлой зимой в форте Вапассу. Жоффрей был рядом, их окружали друзья, зимовавшие вместе с ними, — граф де Ломени и господин д'Арребуст; звонкие голоса детей врывались временами в шум их беседы. Пиксаретт курил свою трубку, усевшись на полу на расстеленной возле камина шкуре.

Человек, стоявший на пороге, представился как Бонифас Гонфарель.

Большинство присутствующих его давно знали, но Анжелика с интересом рассматривала человека, связавшего свою судьбу с Полькой и помогшего ей выбраться из нищеты.

Если когда-то он и сидел в тюрьмах Руана и какое-то время выполнял позорные обязанности палача, то теперь благодаря воздуху Канады и своему общественному благополучию он приобрел вид наичестнейшего человека в мире.

Он был одет как зажиточный горожанин, но его грубые башмаки и колпак, который он держал в руке, выдавали его простую душу, не испорченную нажитыми деньгами.

— Мессир, — сказал он, обращаясь к де Пейраку почтительно, но с достоинством. — Я пришел поблагодарить вас за то, что вы спасли мое имущество. Без вас я понес бы ощутимые убытки. Я и так потерял уже часть тех товаров, что были на атом несчастном корабле. Однако те, кто хочет меня разорить, решили довести это дело до конца и потопить его, даже меня не предупредив. Вы помешали им сыграть со мной эту злую шутку. Смею вас уверить, я никогда этого не забуду. Мессир, отныне я — ваш преданный слуга, так же как и все мои друзья и родные. Я буду счастлив, если представится возможность доказать вам мою преданность.

Пейрак поблагодарил его. Он был рад, что обстоятельства позволили ему оказать услугу одному из самых уважаемых граждан города.

— Ну что ж, в конце концов «Сан-Жан-Баптист» вполне может обрести вторую молодость. Если вы согласны, мы поступим следующим образом. Завтра я пошлю туда насосы, и, откачав воду, мы отбуксируем его с помощью моих двух яхт «Рошле» и «Мон-Дезер» вверх по течению реки до Силлери, где я начал строительство сухого дока и помещения для экипажа охраны тех судов, что будут там зимовать. Пока что он продержится во льду, а весной мы посмотрим, что с ним можно сделать…

Анжелика рассеянно слушала эту беседу, подводя итог прошедшего дня. Большой Совет утром, затем визит к Польке, поездка к иезуитам с Беранжер, спасение медведя — все это заканчивалось тремя головками сыра с Орлеанских островов, принесенных в подарок бывшим палачом.

* * *

Последние отъезжающие из Квебека в Монреаль собирались в бухте Со-О-Матело у подножия высокой горы на улице, носящей то же имя. Уже скоро лед сжует реки и сделает невозможным плавание по водному пути, соединяющему три города Новой Франции: Три-Реки, Монреаль и Квебек. Река Святой Лаврентий

— единственная дорога, пролегающая между ними.

Итак, жители Канады прощались друг с другом на долгие месяцы.

Путешественники группами собирались на набережной. Ярко светило солнце, и сильный ветер гнал по небу свинцовые тучи. Святой Лаврентий, отражая переливы облаков, все еще свободный, упрямо катил свои воды на юго-запад.

«Дорога, которая идет сама» — называли индейцы эту реку-море.

Бурная, с подводными течениями, с коварными скалами, погубившая множество кораблей и унесшая несчетное количество человеческих жизней, она была тем не менее любима всеми, и путешественники, ожидающие отплытия, радостно и оживленно переговаривались на набережной.

Анжелика, сопровождаемая господином Тиссо и его помощниками, несшими корзины с провизией, пришла сюда, чтобы попрощаться с м-ль Буржуа и ее девушками.

Дети также пришли с ней, как и Иоланта с Адемаром, оба юных пажа, Элуа Маколле и Пиксаретт, вновь одетый в свою медвежью шкуру, с томагавком и луком. В толпе провожающих, как всегда, было много индейцев.

Здесь был и маркиз Виль д'Аврэй, которого всегда можно было увидеть там, где происходило что-либо интересное. Он подошел к Анжелике, показывая ей тех, с кем она еще не была знакома. Маркиз указал ей на мадам ле Башуа, о которой ей приходилось слышать как о женщине, замечательной со всех точек зрения. Она пришла в сопровождении обеих дочерей и зятьев, а также их детей. Рядом с ними стояли господа де Шабли-Монтобан и Ромэн де Лобиньер, первый, имевший виды на старшую, почти достигшую возраста старой девы, что было редкостью в Канаде, второй, ухаживающий за младшей — очаровательной брюнеткой лет восемнадцати. Мадам ле Башуа смеялась, отпускала остроты, и вокруг нее сразу же собралась толпа поклонников.

Господин д'Арребуст пробрался к м-ль Буржуа, чтобы вручить ей письма для его жены, Камиллы д'Арребуст, посвятившей свою жизнь Богу, ушедшей в монастырь и жившей в затворничестве в Виль-Мари, проводя все свои дни в молитвах и умерщвлении плоти.

Две большие лодки подошли к набережной. На корме каждой из них был натянут тент, защищающий детей и женщин в случае плохой погоды.

Анжелика увидела семью новых иммигрантов, с которыми она вместе дожидалась аудиенции в приемной епископа. Одетые в удобные плащи и сапоги, они имели уже более жизнерадостный вид. Они высадятся на берег, недалеко от того прихода, где находится поместье их сеньора. Зиму они проведут в доме какого-нибудь местного жителя, осваиваясь с трудностями канадского быта, а с приходом весны начнут обрабатывать землю и строить свой собственный дом.

Возвращался в свое поместье на берегу реки и молодой сеньор, лет двадцати на вид, в сопровождении своей супруги, которой едва ли минуло семнадцать. Они горячо благодарили господина де Берньер, бывшего директором семинарии и кюре в Квебеке, который удостоил их чести, крестив их новорожденную дочь.

Молодая женщина приезжала летом рожать в Отель-Дье в Квебеке.

В течение всего времени, пока на лодки грузили всевозможные ящики, сундуки, бочки, этот симпатичный сорокалетний священник держал с материнской заботой младенца на руках.

Нежно глядя на дитя, он давал его молодой матери многочисленные советы. Молодая чета приходилась ему дальней родней — они были потомками одной из самых известных семей в Нормандии. Он хотел, чтобы дитя назвали Журдэной, как одну из его тетушек, сестру его дяди, Жана де Берньера, друга мадам де ла Петри, одной из основательниц Канады.

Виль д'Аврэй долго не отпускал м-ль Буржуа. Анжелика уже решила, что ей не удастся сказать ей хоть несколько слов на прощание. Держа за руку Керубина, маркиз болтал без умолку, не обращая внимания на остальных .

— Я не хочу отдавать его на воспитание ни к иезуитам, — говорил он, — ни даже к этим господам из семинарии…

— В любом случае он еще слишком мал, чтобы браться за учебу, — отвечала м-ль Буржуа.

— Это правда. Я хотел бы отдать его такой воспитательнице, как вы, матушка Буржуа, ведь ему нужно сделать карьеру.

— Что значит «нужно»? И какую карьеру? — прямо спросила м-ль Буржуа.

— Королевского пажа. Ни о какой другой не может быть и речи. Но я хотел бы отправить его во Францию, когда ему исполнится восемь-девять лет. А до того времени предоставить его Марселине, его матери? Ни за что! Она прекрасная женщина, я ее обожаю, но ведь она не имеет никакого понятия о воспитании, живя в глуши Французской бухты. Я не могу допустить, чтобы из него вырос такой же неотесанный олух, как все остальные братья Дефур… Ни за что!

Барон Вовенар, житель Акадии, так же как и Гран Буа, также находились здесь. Оба воспользовались своим пребыванием в Квебеке, чтобы найти себе жен.

Вовенар ухаживал за богатой и привлекательной вдовой, прозванной Кружевницей, так как она была из Фландрии и занималась этим тонким ремеслом. Она жила на той же улице, что и маркиз де Виль д'Аврэй, и Анжелике часто приходилось видеть ее за плетением кружев, когда она проходила мимо ее окна.

— Итак, вы перед всем миром объявили Керубина вашим сыном? — спросила Анжелика маркиза, когда тот подошел к ней.

— Ну, с матушкой Буржуа бесполезно притворяться. Она с первого взгляда все поняла… И он ведь в самом деле так на меня похож… — сказал он, разглядывая Керубина.

— Ну и что она вам посоветовала, чтобы успокоить вашу отцовскую тревогу?

— Предоставить его вашим заботам… что я и собираюсь сделать.

Теперь с Маргаритой Буржуа разговаривал Элуа Маколле. Видно было, как она его наставляла вполголоса, а он покорно кивал своей красной шапкой.

Затем господин д'Арребуст вручил м-ль Буржуа приготовленное письмо. Анжелика слышала, как он попросил:

— Скажите ей, что я ее люблю…

— А почему бы вам самому не поехать и сказать ей это? — возразила монахиня.

Из-за шума Анжелика не расслышала его ответа, но вдруг она увидела, как д'Арребуст возвращается, крича: «Я уезжаю!»

Он отправил своих слуг за несколькими самыми необходимыми вещами, и те побежали к его дому.

Начался прилив, и было объявлено о начале посадки. Толпа оживленно задвигалась, зашумела.

В это время две кареты, украшенные бахромой и перьями, скрипя и раскачиваясь после спуска из Верхнего города, подъехали к набережной. Их прибытие привлекло всеобщее внимание. Вышедшие оттуда люди держались в стороне, не смешиваясь с толпой. Среди них были ярко накрашенные и разряженные дамы и не менее пестро наряженные мужчины. Их костюмы были безвкусны и кричащи.

Дамы играли веерами, мужчины опирались на высокие трости с рукоятями из золота и слоновой кости. Вся эта группа проследовала в самый конец набережной, пристально глядя в направлении Орлеанского острова, словно ожидая оттуда чьего-то прибытия.

Впереди всех стояла немолодая женщина, весьма элегантная и говорящая очень громко. Виль д'Аврэй и Шабли-Монтобан были единственными, кто подошел поздороваться с ними и обменяться несколькими словами.

— Это мадам де Кампвер, — сообщил маркиз Анжелике, вернувшись. — Король отправил ее в изгнание за то, что она слишком часто плутовала во время игры. Она последовала за своим молодым любовником, офицером из Канады, возглавлявшим одну из военных кампаний. Она постоянно играет, она играет столько, что от этого у нее уже стерлись пальцы. Но она устраивает иногда прекрасные приемы.

— О! Могли ли мы встретить кого-нибудь из этих людей в день нашего прибытия?

— Некоторых… Я не со всеми знаком. У мадам де Кампвер свое общество, и они держатся особняком, предпочитая таким образом забывать, что они и в самом деле находятся в изгнании. Кое-кто из них приехал в мое отсутствие. Но вскоре я все о них разузнаю.

Парусник, шедший с Орлеанского острова, причалил к берегу. Пожилой мужчина, закутанный в плащ, полы которого тащились по земле, так как он шел согнувшись, вышел на набережную. Его тут же окружила пестрая толпа ожидавших, похожая на стаю попугаев.

Виль д'Аврэй пошел разузнать о прибывшем.

— Это некий граф де Сент-Эдм, один из сопровождающих герцога де ла Ферте. Говорят, что этот старик занимается магией и что он ездил на Орлеанский остров, чтобы встретиться там с одной колдуньей. Вот уж действительно странная компания. Надеюсь, они не испортят нам нашу зиму.

Светское общество возвращалось, демонстративно не замечая толпу канадцев, занятых посадкой.

Один из этих господ, проходя мимо Анжелики, повернулся к ней и поздоровался, приветственно приподняв свою шляпу с перьями. Она не ответила, делая вид, что не заметила его жеста. Она была счастлива и почти гордилась тем, что находится рядом с такими людьми, как м-ль Буржуа, Ломени или Вовенар, среди всех этих красных, голубых и белых колпаков канадской толпы.

Пока ожидали прибытия багажа господина д'Арребуста, Анжелика смогла наконец подойти к Маргарите Буржуа, чтобы передать ей корзинку с пирожными, приготовленными метрдотелем «Голдсборо» специально для них.

— Спасибо, моя дорогая, вы нас так балуете. Мы не едим сладкого, но эти лакомства порадуют детей и женщин во время нашего долгого путешествия. Вы так любезны!

Несмотря на то, что объявили об отправлении, она не торопилась. М-ль Буржуа продолжала рассматривать Анжелику тем долгим испытующим взглядом, который Анжелика помнила еще по их встречам в Тадуссаке. Не выдержав, она шутливо спросила:

— Вы смотрите так, будто хотите узнать, как устроена женщина-демон?

Монахиня вздрогнула, но тут же добродушно рассмеялась:

— Нет, это не совсем то, что меня интересует. Еще с нашей первой встречи я пытаюсь понять, кого вы мне напоминаете. И знаете, что любопытно? То ли это случайное сверхъестественное совпадение, то ли предупреждение на будущее, откуда мне знать? Но вы невероятно напоминаете мне одну девочку, которая воспитывалась у нас в нашей школе в Виль-Мари и которую прозвали «маленькая чертовка»… Ну и перец была она! За все те годы, пока мы бились с этим ребенком, мы так ничего и не достигли.

— Она была индианка?

— Вовсе нет! Дочь одного из наших колонистов. Ее старшие сестры также прошли нашу школу, но это были совсем другие дети — добрые, послушные, но она… Как бы вам ее описать? Бесенок! Эльф! И иногда, когда я смотрю на вас, иные ваши жесты, ваша речь мгновенно напоминают мне эту девочку. Это, несомненно, из-за ваших глаз. У нее были такие же зеленые глаза, а это не совсем обычный цвет…

— А звали ее также Анжеликой?

— Нет!

— Ну, хоть это…

— Но…

М-ль Буржуа хитро посмотрела на нее.

— …Ее звали Мари-Анж.

Анжелика рассмеялась.

— Это действительно интересно.

— Вы считаете нас тут слишком суеверными, не так ли? Всюду мы видим приметы, предзнаменования. Не скрою, я верю в них. Вероятно, это объясняется тем, что мы живем в постоянной опасности и порой чудом выживаем. Вы сами это заметите, пожив хоть немного в Канаде… Малейшее событие может ничего и не означать, но в то же время указывать на что-то важное, на предупреждение свыше, иметь тайный смысл…

Приезжайте к нам в Виль-Мари осенью, на пушную ярмарку, я вас познакомлю с исключительными личностями… Ах, да! Я разговаривала о ваших «дочерях короля» с дамами из «Святого Семейства»… Они займутся ими.

— Да, я виделась с мадам де Меркувиль вчера на Большом Совете: Я вам очень благодарна.

— Матушка Буржуа! Матушка Буржуа!

Все хотели с ней проститься. Ей с трудом удалось вырваться из объятий, напутствий, пожеланий. Она поднялась на борт. Выделяясь на фоне серой воды, ее строгий черный силуэт, казалось, неразделимо слит с самой природой. — Она была частью Канады. И прощаясь с ней, многие чувствовали себя осиротевшими.

Подняли паруса, и лодки отплыли от берега. Какое-то время они лавировали между Квебеком и Левисом, ища попутного ветра, и, наконец, стали удаляться. Люди на набережной кричали им вслед и махали платками. Со всех соседних пляжей индейские каноэ устремились за ними вслед по оставляемым на воде бороздам. Оставшиеся на берегу грустно расходились.

— Они вовремя подняли парус, — заметил господин де Верньер, священник. — Посмотрите!

Он указал пальцем в направлении острова на нечто, очень напоминавшее белую пену. Но она не рассыпалась, а оставалась неподвижной.

— Это льдины… — сказал он. — Скоро зима!

* * *

На вопрос, который Анжелика постоянно задавала себе: кто был тот человек, поздоровавшийся с ней на набережной и кто отпустил замечание относительно Рескатора в день их прибытия, она получила ответ неожиданно быстро, и принес ей его Виль д'Аврэй.

После полудня он пришел, как и обещал, чтобы ближе познакомить Анжелику со своим домом, в который он вложил столько денег и забот.

Шифер для кровли его возлюбленного жилища ему доставили из Анжу — превосходный черный шифер, наилучшего качества, из Италии — все необходимые скобяные изделия, мраморные плиты, а также стекла — роскошь, которую могли себе позволить лишь самые знатные господа.

— Если бы вы знали, как я горжусь тем, что вы поселились в стенах моего дома. Моя репутация человека со вкусом от этого сильно укрепится. Идемте, присядем на это канапе, — говорил он, обняв Анжелику за талию, изо всех сил стараясь отвлечь ее от разговора о присвоенных им скальпах. Анжелика возразила:

— Но вы же собирались показать мне дом. Сейчас не время отдыхать.

— Пусть будет так.

Маркиз бросил томный взгляд на канапе, затем, все так же обнимая ее за талию, легким поцелуем коснулся ее виска.

— Я люблю женщин, — сказал он мечтательно. — Я слишком влюблен в красоту, чтобы не любить женщин, когда они поистине красивы. И вообразите себе, я очень хорошо умею целовать. Я хотел бы, чтобы вы об этом узнали.

И, поскольку она засмеялась, продолжал:

— …Ах! Это именно то, чего я добивался! Ваш смех… Я всегда умел обращаться с женщинами. Они меня любят, потому что я их люблю. Они умны и интересуются жизнью, не то что мужчины. Боже!.. Мужчины — как это скучно!

И с этим восклицанием, довольно неожиданным с его стороны, он увлек ее в погреба, показывая множество всяческих припасов, заготовленных «для нее». Тут были и бочки с бургундским вином, и бисквиты из Италии, горох, бобы, сахарный тростник, не говоря уже о многочисленных соленьях и банках с пряностями.

Благодаря овцам и козам в доме всегда имелось свежее молоко.

Под сводами, беленными известью, глиняный пол был устлан соломой и царила приятная сухая прохлада, предохраняющая продукты от порчи и плесени. В других подземных помещениях, менее проветриваемых и более холодных, хранились вина.

Виль д'Аврэй устроил также ледник, позволяющий во время летней жары охлаждать напитки.

— Что бы мы делали без наших погребов и наших запасов? Это наши наилучшие союзники, в этом суровом климате. Зимой благодаря запасам мороженого мяса мы можем не ходить в лес на охоту. Наши погреба защищают провизию и от жары, и от холода. А вы знаете, что по большей части — это естественные гроты, только лишь обустроенные. У нас тут в Верхнем городе существует целый подземный город, в котором мы могли бы жить, подобно кротам. Вот было бы забавно!

Он подмигнул.

— В наших подвалах существуют тайные ходы. Они повсюду, и некоторые из них сообщаются между собой. Они хранят множество секретов… Знаете ли вы, что существует подземный ход, ведущий от иезуитов к подвалам под монастырем урсулинок? Таким образом, эти благочестивые господа могут наносить друг другу визиты. Хе-хе! Так, что никто об этом и не узнает!

Он не мог не позлословить.

Из подвалов они поднялись на чердак. Маркиз взял свой лорнет. Глядя из чердачного окошка, он сказал:

— Вот что! Я устрою комнату на чердаке, как Клео д'Уредан, так как вы считаете, что мой дом слишком мал.

— Вовсе нет! Я же сказала вам, что он мне очень нравится и вполне подходит.

Лорнет маркиза был направлен вовсе не на чудесную панораму, открывающуюся с чердака его дома, а на убогую хижину с соломенной крышей, которая как гриб торчала у подножия другого дома, стоявшего несколько левее. В этой лачуге проживал его сосед, Юсташ Банистер. С горестной гримасой маркиз объяснил Анжелике, что этот невзрачный домишко был позором всего квартала и занозой лично для него, Виль д'Аврэя.

Стремясь расширить свои владения, построить конюшни, коровники, пекарню, он сталкивался с препятствием, заключавшимся в нежелании хозяина этой развалюхи продать ему хоть клочок земли. По наследству Банистеру досталась большая часть холма, на котором находились оба их дома. Но на территории Банистера не было ничего, кроме полусгнившей хижины, построенной еще его родителями, приехавшими в Канаду из Нормандии в 1635 году. Юсташ Банистер, по прозвищу «стукач», в ней родился и, возвращаясь после путешествий на Большие Озера, недолгое время жил в ней.

Он был переводчиком у индейцев, траппером. Соседи видели его очень редко. Но после того, как епископ отлучил его от церкви за продажу спиртного индейцам и он потерял дворянский титул, так как вовремя не зарегистрировал бумаги в Высшем Совете, он начал бесконечные тяжбы со всеми и уже два года жил в Квебеке в своем доме с крышей из гнилой соломы.

Он жил не один, а с вялой белокурой женщиной, носившей странное имя Немецкая Жанна, и с четырьмя детьми, дикими, как койоты.

По истечении двух лет жители улицы Клозери готовы были подать прошение об отмене «отлучения от церкви» и о том, чтобы ему вернули его право на охоту, лишь бы только как-нибудь от него избавиться.

Но этот сорокалетний молчаливый гигант, пьяница и грубиян, решив отомстить всему городу, прекрасно понимал, что наилучшей местью будет то, что он откажется продавать свой участок и останется жить в жалкой хижине, недостойной даже угольщика, которую все достопочтенные жители Верхнего города мечтали снести. Его двор, заваленный всяческими отбросами и рухлядью, был подобен бельму в этом респектабельном и живописном районе. В дальнем конце его участка рос красивый красный дуб, поднимающий свои узловатые ветки наподобие канделябра. У его подножия был привязан тощий пес.

Виль д'Аврэй горестно поведал Анжелике, что это единственное пятно на этой идиллической картине, единственный штрих, нарушавший гармонию этого красивейшего квартала в Квебеке, в котором он построил свой дом. Живя в городе, невозможно чувствовать себя хозяином, так как всегда зависишь от соседей!

Анжелика возразила, что до сих пор это соседство не доставляло ей никаких неприятностей, за исключением двух-трех случаев, когда дети Банистера запрягали в деревянную тележку свою несчастную собаку и мчались вниз по улице с адским грохотом. В страшном негодовании, Онорина вопила от возмущения…

— Настоящие койоты, я же ваш говорил, ~ вздохнул Виль д'Аврэй. — И это только начало.

— А ведь вашей соседкой могла стать мадам де Модрибур! Вы обратили внимание на Большом Совете, какого сорта «друзья» ожидали герцогиню в Квебеке?.. Этот граф де Варанж, о котором они упоминали…

Маркиз Виль д'Аврэй понизил голос и огляделся по сторонам, как будто в его доме мог прятаться шпион.

— …Это член очень влиятельного общества «Святого Причастия», но, несмотря на это, он был отправлен в Канаду из-за одной безнравственной истории.

Когда Виль д'Аврэй рассказывал что-нибудь скандальное, у него всегда был такой вид, будто он и сам принимал в том участие. Так уж он был воспитан, и такова была его натура — непосредственная и жизнерадостная. На самом деле, что бы он ни делал, его совесть всегда была чиста. Но, следуя светским привычкам, он, рассказывая о чем-нибудь непристойном, всегда многозначительно улыбался и опускал глаза.

— Мне рассказали, что этот престарелый ханжа был опекуном одного мальчика, наследника громадного состояния. Говорят, что он обманул его, сумев перевести на свое имя все его имущество, затем удавил мальчика и бросил его тело в колодец… В Париже он был любовником герцогини де Модрибур. Вы представляете себе этого потасканного подонка рядом с изысканной, подобной танагрской статуэтке, красавицей? Она любила развратных стариков, наша женщина-демон!

Они вернулись в большую залу и уселись на канапе.

Сгущались сумерки, и на улице заметно похолодало. Виль д'Аврэй подкинул в огонь охапку дрока.

— Ах! Как чудесно! — воскликнула Анжелика, поудобнее устраиваясь на канапе. — Я все никак не могу насладиться теплом. На корабле бывало так холодно.

Маркиз пододвинул к ней маленький шкафчик с ликерами.

Они были одни в доме.

— А в самом деле, вы никогда не рассказывали мне, что вас заставило перебраться в Новую Францию? — заинтересовалась Анжелика. — Вас, истинного придворного, окруженного влиятельными друзьями и знакомого со всеми великими мира сего… Я не могу понять… Вам это так не подходит. Даже если вы будете уверять меня в обратном, я все же буду считать, что ваше назначение на пост губернатора Акадии явилось лишь предлогом. За этим скрывается нечто другое. Так в чем же дело? Что же вы натворили?

— То же, что и все остальные, — отвечал Виль д'Аврэй. — Я разонравился. А когда ты берешь на себя смелость разонравиться Его Величеству королю Франции, это Может иметь далекие последствия, такие далекие… что доведут даже до Канады.

Он пододвинул поближе столик с ликерами, налил Анжелике немного малаги в бокал из богемского хрусталя и придвинулся к ней поближе.

Затем маркиз поведал, что когда-то давно он был смотрителем художественной коллекции Монсеньера, брата короля, в его дворце в Сен-Клу.

— Мне удалось отыскать для Монсеньера редчайший китайский фарфор. Вы же знаете, он любит роскошь не менее своего брата.

Виль д'Аврэй вздохнул, пригубил свой бокал россоли, и рука его обвилась вокруг талии Анжелики.

— Король никогда не отказывал своему брату в средствах, необходимых для его пышного образа жизни, — продолжал маркиз. — Но за этой щедростью скрывалась ловушка. Вовлеченный в значительные расходы, Монсеньер становился все более и более зависимым от короля. Кроме того, и об этом я не раз предупреждал Его Высочество, король был озабочен тем, чтобы его не превзошли в роскоши и элегантности и чтобы празднества в Сен-Клу не были более пышными и веселыми, чем в Версале. Этот китайский фарфор, привезенный с Востока одним венецианским купцом, вызвал у короля жгучую ревность. Он пригласил меня в Версаль, похвалил за проявленную ловкость и подарил мне землю и аббатство, что меня весьма обрадовало, так как они приносили прекрасные доходы. Затем же он назначил меня на должность губернатора Акадии в Новой Франции с приказанием отправляться туда немедленно. Я даже не знал, где это находится, но почтительно его поблагодарил. Я все понял.

Таков наш монарх, моя дорогая.

Анжелика проглотила налитую ей малагу, даже того не заметив. Воспоминания о королевском дворе вскружили ей голову. Сияющий летний день во дворце Сен-Клу, очаровательный беспорядок его английских парков возникли перед ней в этой комнате, освещенной последними лучами низкого северного солнца. Внезапно она вскрикнула, так как ей показалось, что не то она теряет сознание, не то земля дрогнула под ней. Ее качнуло назад, и она очутилась лежащей навзничь, а на ней, обнимая ее, лежал Виль д'Аврэй, радостно смеясь.

— Вот он, секрет моего канапе, — воскликнул он, довольный своей шуткой. — Я ведь говорил вам, что покажу все его маленькие хитрости. В нужный момент вы нажимаете на рычаг, скрытый в подлокотниках, и спинка, откидываясь назад, превращает это канапе в прекрасное ложе.

Анжелика находилась в таком положении, из которого ей было весьма трудно выбраться. Для этого ей нужно было обхватить маркиза за шею, что еще больше усугубляло, сложность ситуации.

— Не сердитесь, сказал ей маркиз, — я сообщу вам сейчас имя того господина, который обратился к вам с приветствиями и который, будучи пьяным, рассказывал, что пользовался вашей благосклонностью.

Анжелика замерла, сраженная любопытством.

— Кто же он?

Виль д'Аврэй краем глаза рассматривал лежащую Анжелику, чьи волосы разметались на фоне ковра с мифологическим сюжетом. У него был вид кота, только что поймавшего мышь.

— Вы не станете на меня сердиться?

— Нет, но говорите же.

— Этот господин принадлежит к королевскому окружению.

— Ну, в этом я сомневаюсь… Что еще?

— Он находится здесь под фальшивым именем. Он хочет дать понять, что его инкогнито вызвано порученной ему важной миссией, но держу пари, он был скомпрометирован в результате каких-то шалостей, и теперь у него есть основания держаться подальше от интриг и не участвовать в их развязке. Но я тем не менее его узнал.

— Кто он?

Виль д'Аврэй, воспользовавшись важностью того, что он собирался ей сообщить, привлек Анжелику к себе и между двумя поцелуями прошептал:

— Это брат фаворитки!

— Какой фаворитки?

— Но существует всего лишь одна, — вскричал маркиз слегка обиженно. — Несмотря на все королевские капризы, это все та же самая, наш общий враг, Атенаис, маркиза де Монтеспан.

Целая вереница лиц промелькнула в памяти Анжелики, будто она торопливо перелистала книгу.

— Брат Атенаис… герцог, де Вивонн…

И перед ней возникло четкое воспоминание: синее море, галера, где на носу, среди разбросанных шелковых подушек двое, сжимающие друг друга в страстных объятиях. Это было не в Версале. Это было в Марселе! На Средиземном море! И красавец адмирал флотилии королевских галер, брат любовницы короля, держал ее в своих объятиях.

«Боже! Ведь… я была его любовницей», — подумала Анжелика.

Тут она обнаружила, что маркиз, воспользовавшись тем, что она погрузилась в воспоминания, завладел ее губами и целовал их с большим знанием дела. Он и в самом деле умел целоваться, этот сибарит!

— Пре… прекратите, — сумела пробормотать она, вырываясь на этот раз достаточно энергично, — я вам запрещаю.

— Но вы мне только что казались такой доступной…

— Это вовсе не так… — протестовала Анжелика, пытаясь выбраться с этого канапе-ловушки. — Вы меня так поразили вашим открытием, что я думала совсем о другом.

— Как же умеют женщины разочаровывать! — жаловался маркиз. — А вы, Анжелика, умеете это лучше всех! Я от вас такого не ожидал.

— Но я же вам ничего не обещала.

— Разве вы приехали в Квебек не для того, чтобы…

— Чтобы грызть карамель и есть яблоки, сидя с вами у камина… ничего другого.

— Я вам в тягость?

— Иногда, — подтвердила она.

Она выпрямилась и села, приводя в порядок прическу и разглаживая складки платья. Герцог де Вивонн… Ей было крайне неприятно узнать, что где-то рядом находится тот, кто знал так много о ее прошлом. Без сомнения, это он бросил те слова в день их приезда, когда Жоффрей выходил на площадь со своими знаменами… «На Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне».

«Какое невезение! Это катастрофа! — говорила она себе в отчаянии. — Он нас узнал… Он может нам навредить…» Но затем она подумала, что если он скрывается под фальшивым именем, он не хочет, чтобы о нем самом узнали в Канаде. Однако то, что он так уверенно поздоровался с ней, было очень тревожно.

— Вы меня так огорчаете, — вздыхал Виль д'Аврэй.

— Ах! уж вы-то, по крайней мере, не теряйте голову, — отмахнулась от него Анжелика.

Но, видя, как он расстроен, и подумав, что благодаря ему она живет в этом замечательном месте, она запечатлела на его щеке братский поцелуй.

— …Перестаньте же дуться, мой дорогой, вы ведь знаете, как я вас люблю, и предпочитаю вас всем остальным. Зима еще только начинается. Если мы поссоримся с самого начала, то что же будет дальше. Ну, будьте же благоразумны, маркиз!

Виль д'Аврэй заявил, что, искренне обожая ее, он не хотел причинять ей никаких неприятностей, что ему просто хотелось внести некоторую легкость в ее жизнь, а его поцелуи должны были излечить ее от излишней серьезности и дать ей почувствовать, что жизнь прекрасна и не стоит все превращать в трагедию. Ведь все эти любезности не ведут ни к каким последствиям, не так ли? Анжелика согласилась. Они рассмеялись, по-родственному поцеловали друг друга и оба поклялись в верности и поддержке, как в те славные времена, когда они вместе были против Амбруазины-демона.

Анжелика охотно признала, что без помощи Виль д'Аврэя она не смогла бы узнать о скрытой стороне жизни в Квебеке, о тех тайных делах, которые ее пугали. Но он знал все, и это помогало ей избавиться от страха.

Детские голоса и смех вернули ее к реальности. Онорина и Керубин вошли во двор и приближались к дому. Анжелика попросила Виль д'Аврэя возвратить канапе его приличный вид.

— Покажите мне все-таки, как действует эта ваша дьявольская система?

Но маркиз отказался.

— Чтобы вы потом могли им пользоваться с кем-нибудь другим? Ни за что.

* * *

«Я постараюсь избежать встречи с ним», — решила Анжелика. Она думала о герцоге де Вивонне, брате Атенаис де Монтеспан, которого, к несчастью, судьба привела в Квебек именно тогда, когда в нем находилась Анжелика.

Но последние дни этой первой недели принесли ей столько различных дел и хлопот, что она на какое-то время перестала об этом думать.

Можно было подумать, что она всегда жила в Квебеке, так быстро она освоилась с тем образом жизни, которому всегда отдавала предпочтение. Так, например, что могло быть приятнее, чем начинать день с утренней мессы, вставая каждый день на заре и встречая восход солнца.

Она выходила на порог своего дома, чтобы идти на службу в церковь, сопровождаемая, как обычно, Пиксареттом и Адемаром, которого она спасла, обратившись за помощью к Кастель-Моржа, и несчастный солдат был восстановлен в армии. В качестве часового ему было поручено охранять дом мадам де Пейрак и, следуя за ней повсюду, обеспечивать ее личную охрану.

М-ль д'Уредан, ее соседка напротив, все еще отказывалась ее принять. Когда Анжелика появлялась на пороге ее дома, английская служанка тут же захлопывала дверь перед ее носом.

Зато индейцы из маленького лагеря всякий раз окружали ее, когда она выходила на улицу, и вместе со своими собаками провожали Анжелику до самой церкви. Анжелика навещала нуждающихся бедняков, и среди них старого папашу Лубетта, жившего в конце их улицы, о котором ей рассказал Виль д'Аврэй.

— Представьте себе, что в день вашего приезда о нем все забыли. А ведь он немощен и одинок, и если бы не я, он бы умер. Я вспомнил о нем утром и поспешил ему на помощь. Это старый медведь, очень вспыльчивый, но интересный. У него есть прекрасная индейская трубка и восхитительный дубовый буфет.

Мадам де Меркувиль предложила Анжелике для грязной работы своего раба-индейца из племени панисов — единственного из индейских племен, дающего рабов для их же собратьев-индейцев. Но затем она внезапно передумала.

— Нет! С тех пор, как его клеймили цветком лилии, я не могу с ним управиться. Я боюсь, что он вас разочарует…

Она объяснила, что вначале она не могла нахвалиться на этого прекрасного мальчика, купленного ею у «путешественника», возвращающегося с Больших Озер, за пятнадцать ливров и затем крещенного ею.

Но однажды он украл во время пожара топор, и за эту кражу, считавшуюся очень тяжким преступлением, его клеймили в соответствии с французским законом. Но в результате он лишь возгордился этим, говоря, что теперь он не принадлежит никому иному, как королю Франции, и будет выполнять только его приказания.

— Логика этих индейцев зачастую нам недоступна! Вы это скоро сами увидите, моя дорогая.

Многие разговаривали с Анжеликой так, будто она только что приехала из Франции и впервые ступила на землю Канады.

Анжелика наняла одну молодую женщину в помощь Иоланте, так как той приходилось большую часть времени находиться с детьми.

Этой женщине было двадцать три года, и звали ее Сюзанна Легань. Она была высокая, крепкого сложения, проворная и довольно разбитная — истинная дочь своей страны. Четырнадцати лет она вышла замуж за солдата из кариньянского полка. По окончании военной кампании он остался в Канаде и взял землю в аренду. У них уже было четверо детей, все мальчики, и они жили недалеко от города со стороны побережья Сент-Женевьев. Сюзанна рассказала, что в этом году ее муж ходил в леса в сторону Больших Озер, был там ранен, в результате чего вынужден был остаться на зимовку в форте Фортенак, вблизи озера Онтарио. Ранение не было опасным, но поскольку он не привез в Квебек шкуры, то ничего не заработал. Вот почему она с большой охотой взялась подзаработать несколько экю.

Их дела на ферме шли хорошо. Они наняли работников, мужа и жену, делавших тяжелую работу, и еще одну женщину для присмотра за младшими детьми.

Рассказывая обо всем этом, Сюзанна давала понять, что она очень рада была выбраться в город и устроиться на работу в доме у тех, о ком только и говорили повсюду.

По утрам она приносила со своей фермы молоко, масло, яйца. Она сразу же подружилась с Иолантой, которая хоть и жила в Акадии, но была также уроженка этой страны.

В пятницу их сосед из хижины объявил войну, вывалив, навоз из своего коровника прямо перед дверью дома маркиза, так что даже невозможно было ее открыть, чтобы выйти на улицу.

Виль д'Аврэй был взбешен. Тем более, что когда он пришел за Анжеликой, чтобы сопровождать ее в церковь, возле дома его поджидал сержант канцелярии королевского суда, весьма решительно настроенный, который потребовал от него уплаты штрафа за «нарушение указа, провозглашенного господином смотрителем дорог Канады и утвержденного прокурором Высшего Совета от 6 мая 1640 года, предусматривающего наказание в виде штрафа за загрязнение отходами и нечистотами общественных дорог, а особенно улиц перед частными владениями граждан».

— Но это не мой навоз! — вскричал Виль д'Аврэй. — Я не буду платить.

Анжелика, видя, что он отказывается платить штраф, предложила пойти к самому Главному смотрителю, господину де Шамбли-Монтобану, жившему, в двух шагах от них.

Сопровождаемые уже довольно многочисленной толпой, они подошли к дому хозяина дога. Этот дом вызывал зависть у многих. Спрятанный от посторонних взглядов за высокими деревьями с легкими кронами, такими, как береза, вяз, бук с небольшими вкраплениями черной ели, его дом был идеальным местом для устройства веселых и галантных приемов.

Каково же было удивление Анжелики и маркиза, обнаруживших там Никола де Барданя и офицеров его свиты, а также его слуг, повара и конюшего. Господин де Шамбли-Монтобан, имевший не столь многочисленное окружение, перебрался жить в другое место, с радостью оказав услугу королевскому посланнику, вынужденному жить в отдаленном месте возле равнин Абрахама.

— Дорогая моя! Вот и вы!.. Как я счастлив!.. Теперь я ваш сосед.

— Вы неисправимы, — прошептала Анжелика.

— Красавица моя, — возразил Никола де Бардане также шепотом, — разве смог бы я вынести это зимнее заточение в Квебеке, если бы жил вдали от вас? Господин де Шамбли-Монтобан оказал мне великую услугу, и я сумею ему быть признательным.

В неожиданном визите Анжелики он видел счастливое предзнаменование для развития их любовных отношений.

— На самом деле мы пришли к господину Главному смотрителю дорог, — поспешила его разуверить Анжелика.

— Он здесь больше не живет. Конечно, я предоставлю ему угол в его собственном жилище. Но в Квебеке повсюду можно себя чувствовать, как дома. Анжелика, милая моя соседка, отныне я каждое утро буду иметь счастье видеть, как вы появляетесь на пороге вашего дома. Я еще не закончил перевозить и расставлять мои вещи и должен сейчас идти помогать моему секретарю распаковывать ящики с книгами для библиотеки. Но вы ведь вернетесь ко мне с визитом, не правда ли? Теперь, когда мы так близки друг от друга.

Рассерженный, Виль д'Аврэй увел Анжелику. Он предпочел теперь заплатить штраф.

И вот среди всей этой суеты мысль о герцоге де Вивонне постепенно выветрилась у нее из головы. К тому же вдруг Виль д'Аврэй все же ошибся?

Каждой день она посещала Польку. Если верить той, то Анжелика все эти годы была средоточием ее мыслей.

— Ты всегда как бы была у меня перед глазами, — уверяла она, несомненно, слегка преувеличивая, — так как именно ты научила меня стольким полезным вещам, Маркиза. Ты и иезуит.

Анжелика не ожидала очутиться в одной компании с иезуитом в таком деле, как воспитание.

Слыша то там, то здесь обрывки разговоров об отце д'Оржевале, она должна была признать, что этот опасный иезуит был любим простыми людьми и именно поэтому имел над ними власть.

В большинстве своем все же жители Квебека восприняли его исчезновение с облегчением. Но его участь вызывала искреннюю тревогу. Казалось, в самом деле никто не знал, что с ним приключилось. И так как никто не мог предположить, что он исчез по своей доброй воле, стали распространяться самые невероятные слухи. Говорили, что при виде приближающихся кораблей де Пейрака он вознесся в небо и исчез в облаках или же что он, подобно пророку Илие, мчащемуся на огненной колеснице, унесся на одной из лодок из «пылающей вереницы охотничьих каноэ». Другие намекали на то, что его убили. Говорили, что он был убит с помощью магии и что именно его тень встречалась иногда в верховьях реки возле города Трех-Рек.

Анжелика уже сомневалась, действительно ли она слышала, как отец Геранд прошептал ей: «Из-за вас он умрет!»

Не был ли он сам призраком? Нет! Однажды она увидела его в соборе среди других иезуитов…

Она встретила мадам де Меркувиль, которая начала жаловаться ей на «дочерей короля».

— С ними совсем не легко.

Анжелика обеспокоилась, думая, что они слишком много болтают о том, что приключилось с ними у берегов Голдсборо. Но оказалось, что мадам де Меркувиль имеет в виду их претенциозность.

— Они уже заранее капризничают в выборе своих будущих супругов и делают недовольные гримасы, когда я им предлагаю ту или иную работу. Одна из них — мулатка из Мавритании. Я думала, что оказываю ей честь, предложив помогать Перрине, моей кормилице-негритянке. Но эта девушка мне возразила, что ее крестная была знатного происхождения, что она получила прекрасное воспитание не для того, чтобы приехать в Канаду в качестве рабыни, а чтобы выйти замуж за офицера. Единственная из этих девушек, кто мне нравится, — это Дельфина де Розуа. Но вот она-то как раз и не хочет выходить замуж.

Анжелика решила навестить мадам де Меркувиль, дом которой всегда был полон детей и разных посетителей.

Уже в вестибюле маленькая Эрмелина кинулась ей навстречу. Ее няня пожаловалась Анжелике, что девочка все время стремится убежать к ней. Ее чудесное исцеление дало даже чуть-чуть излишние результаты: если раньше боялись, что она не будет ходить, то теперь приходилось весь день за ней бегать.

Поцеловав девочку, Анжелика принялась слегка журить «дочерей короля»:

— Вы должны соглашаться на ту работу, которую вам предлагают, пока Большой Совет занят утверждением вашего вопроса. Мы восстановим ваше приданое, но вы должны показать также, на что вы способны, продемонстрировать ваши таланты, ваш добрый нрав, хорошее воспитание, если вы хотите понравиться молодым людям из этой страны и выйти за них замуж.

Скоро Рождество, и многие молодые люди, одиноко живущие на дальних фермах, съедутся в Квебек, чтобы присутствовать на праздничных службах в церкви.

Мы воспользуемся этими торжественными днями, чтобы дать большой бал. Господин губернатор предоставит для этого свои гостиные в замке Святого Людовика. Вы прибудете туда и сможете познакомиться с вашими будущими женихами.

Сироты и воспитанницы Главного госпиталя с широко раскрытыми от восторга глазами захлопали в ладоши. Они, видевшие в своей жизни лишь толстые монастырские стены и суровых воспитательниц, не верили своим ушам.

— Мы поедем на бал? Во дворец губернатора? Даже мы, мадам?..

— Да, даже вы! Мы находимся в Канаде, и не забывайте, здесь людей оценивают не по титулам и званиям, а по их истинным качествам и достоинствам… Я позабочусь о том, чтобы вы были хорошо одеты и причесаны, но вы, со своей стороны, должны будете вспомнить все, чему вас учили.

Вы явитесь на бал красивыми, скромными, любезными, и, смею вас уверить, вы не останетесь без внимания.

Она оставила их погруженными в розовые мечты. Дельфина де Розуа имела с ней отдельную беседу:

— Мадам, если бы я знала, что не останусь при вас, я бы не уехала из Акадии. Я так жалею, что не осталась в Голдсборо, как некоторые из наших товарок, сумевших скрыться в момент отъезда мадам де Модрибур.

Господин Патюрель обещал им позаботиться об их судьбе. Конечно, Акадия — немного страшное место, там столько еретиков и пиратов, но теплота ее жителей покоряет очень быстро. Мадам, могу ли я обратиться к вам с просьбой взять меня с собой, когда вы будете возвращаться в Голдсборо?

— Но пока мы об этом и не думаем… — возразила Анжелика. — Святой Лаврентий скоро оденется льдом, и мы не сможем покинуть Квебек раньше, чем весной. За это время ваши желания могут измениться.

Про себя она думала: «Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь в Голдсборо? И куда повлечет нас судьба будущей весной?»

Уже начинало смеркаться, когда она покинула дом мадам де Меркувиль.

В темном небе кружились легкие, маленькие снежинки и, не ложась на землю, исчезали в легкомысленном, танце.

Анжелика чувствовала себя подавленной, как бывало всякий раз, когда ей приходилось вспоминать события минувшего лета: Амбруазину-демона, ее давнюю связь с отцом д'Оржевалем. «Нас было трое детей, несущих на себе проклятие: он, 3алил и я. Невозможно разорвать тот магический круг, куда ты попадаешь в детстве».

Неяркое пламя свечей горело за окнами часовни урсулинок. Оттуда доносилось тихое пение женских голосов. Монахини замаливали грех, совершенный при похищении облаток.

Покой вновь вернулся в душу Анжелики. Звон колоколов над Квебеком, казалось, уносил все тревожные и мрачные мысли, а на их место возвращались обычные повседневные думы и заботы: о спасении души, о церкви, о светских обязанностях, о приближающейся зиме, о заготовке продуктов в погребе и на чердаке и вновь о молитвах, о церкви и т. д.

Когда пришло воскресенье и Анжелика отправилась в церковь, она вдруг вспомнила, что прошла всего лишь неделя с того дня, когда она слушала торжественную мессу в этом самом соборе.

* * *

«Вот уже неделя, как чужеземцы с „Голдсборо“ приехали в Квебек, — писала м-ль д'Уредан, опершись на свои кружевные подушки и бросая время от времени взгляд в сторону дома, стоящего напротив. — И я могу сказать вам без обиняков: эти люди взволновали весь город, как и ожидалось, но совсем не так, как того опасались, и я это прекрасно ощущаю, хотя не имею даже возможности поговорить с кем-нибудь об этом, так как мои друзья меня, в некотором роде, покинули, переметнувшись на сторону мсье и мадам де Пейрак, пользующихся всеобщим вниманием.

Интендант Карлон навестил меня всего лишь раз после своего приезда. ОН явился крайне возбужденный после экстренного заседания Большого Совета и сообщил мне, что они с господином де Пейраком собираются обмениваться поставками свиного сала, изготавливать поташ и производить шерстяные ткани… Вы ведь его знаете, ему не надо ничего иного, чтобы чувствовать себя счастливым… Но вам известно также, что я питаю к нему слабость, и поэтому вы догадываетесь, как я страдаю от его невнимательности.

Зато соседство с этой очень красивой дамой, о которой многие говорят как о колдунье, привело в мой дом людей, без которых я прекрасно бы обошлась. Эти люди хотят удовлетворить свое любопытство, следя за ней из моего окна, которое, как я вам уже говорила, является прекрасным наблюдательным постом. Напрасно эти несносные люди делают вид, что пришли ко мне из-за дружеского расположения. Я себе не льщу.

Среди прочих меня посетила мадам де Кампвер… Мадам де Кампвер я вижу не чаще одного раза в году, когда она не может найти партнеров, помогающих ей разориться в игре, и тогда она приходит ко мне сразиться в «тридцать один» — игра, в которую я достаточно ловко играю. Вчера она явилась ко мне, всячески демонстрируя свои дружеские чувства, в сопровождении четырех мужчин из своего окружения, которые, спешу вам сообщить, мне сразу же не понравились. Речь идет о господах де ла Ферте, Бессаре, де Сент-Эдме и д'Аржантейле. По тому, как они уселись, уставившись в окно на дом Виль д'Аврэя, я поняла, что они пришли подсматривать за нашими гостями. Стараясь что-нибудь увидеть, они чуть не свернули себе шеи, и все это время выспрашивали у меня множество деталей, касающихся прекрасной мадам де Пейрак. Эти четверо имеют вид негодяев, у каждого из них своя роль в этой банде разбойников.

Тот, которого зовут Бессар, распоряжается деньгами. Это финансист. По-видимому, он ограбил множество людей, потому и сбежал в Канаду.

Самого молодого из них зовут Мартен д'Аржантейль. По всей вероятности, он сопровождает господина де ла Ферте, который, несомненно, высокого происхождения. У этого д'Аржантейля красивое лицо, но какой-то мутный взгляд. Он носит красные перчатки, заказанные для него де ла Мелуазом, и у него привычка то и дело сгибать и разгибать пальцы так, как будто он собирается кого-нибудь задушить. Я слышала, что у него было звание «главного игрока в лапту», что когда-то он был компаньоном Его Величества. Но вот уже несколько лет, как король предпочитает охоту, как пожаловался мне он. Д'Аржантейль также увлечен магией и алхимией. Он был влюблен в эту Бренвильер, отравительницу, которую недавно обезглавили на Гревской площади. Он ее оплакивал и называл «святой». Лучше бы уж он поменьше об этом рассказывал. Это, без сомнения, причина его пребывания вдали от Парижа.

Если уж говорить откровенно, я боюсь, что тот или иной из этих месье, а может быть, и все четверо, страдают «венецианской болезнью», этой страшной гангреной, происходящей из-за плотской любви, которую войска короля Карла VIII принесли во Францию после слишком галантной войны в Италии, куда ее занесли испанцы, побывавшие в Америке.

Эта страшная болезнь, которая приводит к тому, что у мужчин может отвалиться как сгнивший плод их мужской орган, а женщина становится отвратительной из-за проказы, разъедающей все самое сокровенное, драгоценное, самое вожделенное и очаровательное.

Я не переставала думать об этом на протяжении всего их визита, и вы меня поймете, когда я скажу, что вовсе не была обрадована, видя их сидящими на моих креслах, обитых вышитым шелком.

Господин де Сент-Эдм спросил меня, считаю ли я, что мадам де Пейрак колдунья, как об этом говорят. Именно в этот момент мы увидели, как она вышла из дома в сопровождении господина де Барданя, посланника короля, который также все время бродит в наших краях.

Эти господа замолкли, а господин де ла Ферте высунулся из окна. Я видела, как заблестели его глаза, и хотя они голубого цвета, мне они совсем не понравились…»

* * *

Вторая неделя началась плохо. Хотя можно было бы ожидать обратного, так как, открыв рано утром в понедельник дверь своего дома, Анжелика увидела на пороге красивого молодого человека. В лучах восходящего солнца его мужественная и элегантная фигура, столь неожиданно возникшая, приобретала сходство с явлением архангела.

Из-за этого солнечного сияния Анжелике понадобилось несколько секунд, чтобы узнать прокурора Большого Совета, Ноэля Тардье де ла Водьера, своей собственной персоной.

Она улыбнулась ему, приглашая войти, и осведомилась о здоровье его очаровательной жены. Но он отверг приглашение, сразу же дав понять, что он явился не для того, чтобы болтать, а с жалобой по поводу одного англичанина, взятого господином де Пейраком к себе на службу. Эта жалоба была подана семью городскими сапожниками.

Кроме того, этого приспешника извращенной религии, именуемой протестантизмом, видели идущим по городу в его высокой черной шляпе с металлической пряжкой спереди — головном уборе, который носили эти слуги дьявола, называющие себя пуритане, дошедшие у себя в Англии до такого святотатства, что отрубили голову своему законному королю.

Без всякого стыда, не заботясь о том, какой ужас вызывает у населения его фигура в женевской накидке, подобной той, которую носил этот отвратительный Кальвин, мэтр-реформатор с берегов Лемана, он спустился в порт, прогуливаясь, как у себя дома, и поднялся на борт корабля, поставленного на ремонт в доке.

Анжелика объяснила, что этот англичанин был их другом, а вовсе не состоял на службе у Пейрака, и что не по своей воле он попал в Квебек.

И она рассказала историю Элие Кемптона, бродячего торговца из штата Коннектикут в Новой Англии, которого его коммерция привела к берегам залива Святого Лаврентия, где его лодка была подвергнута досмотру экипажем корабля «Сан-Жан-Баптист», которые — и господину де ла Водьер это небезызвестно — были настоящими разбойниками. Они захватили его в плен для того, чтобы завладеть принадлежащими ему товарами.

— А что делал этот враг в заливе Святого Лаврентия? Берега Акадии находятся во владении Новой Франции, а следовательно, там могут находиться лишь лодки нормандцев, бретонцев или басков. Всякое же английское судно должно быть незамедлительно потоплено. Вашему коннектикутскому торговцу еще сильно повезло.

К тому же он сильно сомневается, что этот Элие Кемптон не находится на службе у Пейрака, так как он шел по городу в окружении матросов с «Голдсборо», которых все без труда узнают по их форме. И что он собирался делать в доке?

— Он принес корм для своего ученого медведя, заснувшего на зиму в трюме «Сан-Жан-Баптиста».

— Для медведя?

Господин де ла Водьер скривил свои красивые губы, которые, казалось, были созданы для поцелуев, а не для презрительных гримас. Медведь? Это не давало ему никакой стоящей информации. Но Анжелика так горячо защищала Элие Кемптона, говоря о нем как о самом безобидном существе, которое когда-либо жило на свете, что прокурор, принимая во внимание тот факт, что он стал жертвой капитана Фелона, находящегося в данный момент в тюрьме, позволил англичанину оставаться на свободе. Он мог бы даже разрешить ему заниматься его ремеслом при условии, что он будет заниматься только торговлей высококачественной обувью, которая еще не производилась в Канаде.

— И ему необходимо будет заплатить за патент.

— Он за него заплатит.

— И пускай не выходит за пределы Верхнего города, чтобы его не видели разгуливающим по городу, особенно в этой омерзительной шляпе.

— Его не увидят!

Она уже готова была горячо поблагодарить господина де ла Водьера, но тот остановил ее:

— Да, вот еще что… Существует специальный указ, касающийся содержания английских пленных в Новой Франции. Я вам его сейчас прочту, чтобы вы знали, за что вы беретесь.

Королевский прокурор пришел в сопровождении маленького барабанщика и городского глашатая, держащего железное копье, украшенное у основания лентами, повторяющими цвета городского флага. На плече у него была сумка, в которой находились свитки пергамента с объявлениями.

Развернув свиток и дав знак барабанщику выбить первую дробь, муниципальный служащий начал монотонно читать красивым низким голосом:

«Доводим до вашего сведения, что полицейским указом от 26 марта 1673 года, касающегося скопления пленных англичан, предусматриваются правила, несоблюдение которых влечет за собой наказание в виде штрафа…»

— Что вы называете «скоплением»? спросила Анжелика у прокурора.

— Два, три человека и более…

— Разве в Квебеке найдется столько англичан? Если не считать нашего пуританина из Коннектикута?

— Найдется, — подтвердил он. — Взять хотя бы служанку м-ль д'Уредан, — сказал он, показывая в сторону дома, стоящего на другой стороне улицы, — именуемую Джесси, эту ненормальную, которая отказывается обратиться в истинную веру и которую мы вынуждены терпеть в нашем городе вместо того, чтобы отправить ее назад к абенакам, которыми она была захвачена в плен.

Анжелика начинала понимать, что Полька была права, когда сказала о нем: «Это зараза!»

Кроткого в нем было лишь одно его имя: Ноэль.

— Кроме того, еще имеются два англичанина, плененных гуронами, которых ежедневно навещает мадам де Меркувиль, пытаясь выведать у них секрет окраски шерсти и льна… Итак, я вас предупреждаю…

— Я уже поняла, — перебила его Анжелика.

Но он еще не закончил. Отодвинувшись немного назад, он оглядел критическим взглядом кровлю дома маркиза де Виль д'Аврэя. Его навязчивой идеей были пожары, которые в несколько минут могли бы посреди зимы разрушить часть города, особенно кварталы Нижнего города, так как дома там стояли крайне тесно и были по большей части деревянными с соломенными крышами. Он издал драконовские правила противопожарной безопасности, но здесь как раз его уже нельзя было упрекнуть.

— На крыше нет противопожарной полосы.

Речь шла о небольших перегородках, отделяющих крыши соседствующих домов и препятствующих распространению пламени во время пожара.

— Но дом не соприкасается ни с каким другим зданием и стоит даже в стороне от других домов.

— Какое это имеет значение? Закон существует для всех. Предписания должны выполняться, и каждый новый дом должен иметь противопожарную полосу. Господин де Виль д'Аврэй заплатит штраф размером в пять ливров за допущенное нарушение.

Он приказал глашатаю и барабанщику идти на перекресток и объявить об указах, касающихся англичан, и о многочисленных мерах противопожарной безопасности.

Все же это было так досадно! Он был так хорош собой! И чем выше поднималось солнце, тем красивее он становился, и тем отвратительнее, по контрасту, он казался Анжелике.

Ей вдруг захотелось шутливо ущипнуть его за кончик носа и сказать: «Вы, сударь, грубиян».

Чтобы он понял, наконец, что, даже находясь при исполнении своих служебных обязанностей, красивый молодой человек не должен до такой степени забывать о вежливости, не говоря уже о снисходительности, которую женщина вправе от него ждать. Увы! Он, казалось, забыл правила игры… если когда-нибудь и знал их. Пытаясь понять причину его поведения, Анжелика задавала себе вопрос: злодей он или просто-напросто дурак?

С претензиями, это уж точно. Он продержал ее просто так на пороге дома, даже не извинившись. Прибежавшие Онорина и Керубин стояли рядом, подняв на господина Тардье свои недовольные мордочки. Анжелика уже предвидела тот момент, когда Онорина убежит, чтобы вернуться с палкой в руках и с криком: «Я его сейчас убью».

— Не впутывайте в это дело господина де Виль д'Аврэя, — попросила Анжелика. — Он так великодушно отдал в мое распоряжение свой дом, что мне не хотелось бы его беспокоить по пустякам. Куда я должна заплатить?

— А, так вы заплатите? За противопожарную полосу?

— Да, это вам я должна заплатить эти пять ливров, господин судебный исполнитель?

— Нет! Господину Карбонелю. Он должен зарегистрировать вашу уплату.

— А где мне его найти?

— В канцелярии суда Большого Совета.

— Я сейчас же туда отправлюсь… Вам теперь придется искупить тяжкую вину. Вы явились препятствием на пути моей вечной души.

— Что… что вы хотите этим сказать? — пробормотал он, заикаясь, ошеломленный и на этот раз потерявший свою самоуверенность.

— Из-за вас я пропустила утреннюю службу. В соборе.

— Мадам, не могли бы мы быть вам полезны? — услышала она позади себя голос господина де Барданя. Вместе с господином де Шамбли-Монтобаном они только что вышли из своего особняка, где накануне пировали до глубокой ночи.

— Нет, нет, прошу вас… Пойдите лучше в церковь, замаливать ваши грехи. А я иду платить пять ливров штрафа, к великой радости господина Тардье.

И она побежала вниз по улице, держа за руку Онорину, которая не пожелала остаться дома.

Ее сопровождал лишь Пиксаретт в своей шкуре черного медведя, и на некотором расстоянии индейцы из лагеря со своими собаками, которые, едва завидев дога господина де Шамбли-Монтобана, как блохи прыгали в разные стороны. По правде говоря, Анжелика радовалась любой возможности познакомиться с неизвестными ей сторонами жизни в Квебеке.

Здание канцелярии королевского суда находилось позади собора, на полдороги от площади Оружейников и резиденции губернатора. Окна канцелярии выходили на реку и находились как раз над расположившимся внизу лагерем гуронов. Лет десять-двенадцать тому назад в этом месте был устроен постоянный лагерь, где собрались те индейцы-гуроны, которым удалось спастись от постоянных кровавых расправ, учиняемых ирокезами. В этом лагере остатки племени гуронов находились под защитой Ононцио — так они называли всех губернаторов, являющихся представителями французского короля.

На этом клочке земли, находившемся одновременно вблизи и от резиденции епископа, и от собора, и от замка Святого Людовика, они чувствовали себя под защитой и молитв, и пушек.

Вот почему внутри помещения канцелярии стоял странный запах, состоящий из запаха костра, медвежьего жира и кукурузной похлебки и в то же время привычного для этих мест запаха чернил и бумажной пыли. И лишь благодаря этому аромату индейского лагеря, проникавшему через окна внутрь помещения, сразу становилось ясно, что вы находитесь в Канаде, а не во Франции. Во всем остальном обстановка в точности воспроизводила ту мрачную казенную атмосферу, которая царила в подобных канцеляриях, расположенных вокруг Дворца Правосудия на берегах Сены.

Никола Карбонель, секретарь канцелярии, с глубочайшим уважением относился к той должности, которую он занимал, и с почти религиозным рвением выполнял все распоряжения королевского прокурора Ноэля Тардье, как то: собирал налоги, штрафы и прочие денежные сборы, пополняя тем самым государственную казну и способствуя строгой финансовой дисциплине, необходимой в каждом респектабельном и процветающем обществе.

Его деятельность наложила на его поведение и внешность особый отпечаток: он носил всегда строгий темный костюм, несмотря на то, что он и не начинал лысеть, его голову прикрывала ермолка, он всегда сутулился, как бы согнувшись под тяжестью, и, наконец, в зависимости от того разговора, который он вел, он мог то казаться глуховатым, то вдруг начинал все хорошо слышать.

Жесты его были медлительны, и он казался рассеянным, но очень быстро обнаруживалось, что он мгновенно становился весьма ловким и расторопным, как только необходимо было составить протокол или подписать разрешение на обыск.

— Итак, вы платите? — осведомился он, принимаясь затачивать одно из десяти гусиных перьев, лежащих перед ним на столе.

— Да, — сказала Анжелика, доставая кошелек. Но внимательно ознакомившись с делом, мэтр Карбонель заявил, что так просто все не получится, что она должна заплатить только два с половиной ливра, а Виль д'Аврэй, будучи владельцем дома, остальную сумму и, кроме того, дать письменное объяснение по поводу отсутствия противопожарной полосы.

Анжелика вышла на Соборную площадь как раз в то время, когда кончилась утренняя месса. Подошедший к ней Виль д'Аврэй был уже, конечно, в курсе всех событий и, разумеется, вне себя от возмущения.

— Я ничего не заплачу и ничего не поставлю на крыше. Пойдемте к Базилю, он нам посоветует, что делать. Лишь он один может образумить этих хищников.

Видя, что все собираются отправляться в Нижний город, маленькая Онорина начала внезапно плакать и цепляться за платье Анжелики.

— Хватит с меня, я тебя больше совсем не вижу, — кричала она. — Ты все время куда-то уходишь. Ты больше не играешь ни со мной, ни с Керубином. Ты занимаешься только этой маленькой сладкоежкой… Я хочу вернуться в Вапассу.

Все недовольство, накопившееся за это время в ее душе, внезапно прорвалось наружу. Последней каплей, переполнившей ее терпение, было то, что сегодня с самого утра ей пообещали к обеду напечь блины, и теперь, видя, что этот момент все отдаляется, она пришла в страшное негодование.

К тому же они находились рядом с домом Меркувилей, из распахнутых ворот которого в любой момент могла выскочить эта крошечная Эрмелина, этот гномик, которого никогда не наказывали, постоянно ищущая конфеты и сладости и особенно Анжелику.

И в самом деле, она появилась, приближаясь стремительно, как маленький эльф, не касаясь земли своими крошечными ножками, крича и смеясь, как ликующая птица.

Это уже было слишком!

Онорина завопила еще сильнее, закрыв глаза, широко разинув рот. Слезы рекой струились по ее щекам. На этот раз она, по-видимому, решила покорить Квебек, так же, как и ее мать в день приезда, но несколько иными средствами.

Ее отчаянные вопли заставили наконец взрослых замолчать.

— Я тебя теперь совсем не вижу, — повторяла Онорина сквозь слезы и начала ни с того ни с сего шепелявить, как в раннем детстве. — Ты плиходись, ты уходись! Ты все влемя в длугих домах, а я? Сто мне делить одной с этим Келубином?.. Я хотю велнуться в Вапассу. Я хотю к Балтоломью и к Тому! Посему они не плиехали с нами?

— Ты же прекрасно знаешь, что мы не могли их взять с собой сюда. Они ведь протестанты.

— Я хотю велнуться к плотестантам! — что было сил закричала Онорина.

Кричать подобное в самом центре этого папистского города было, по крайней мере, неосторожно. Они поскорее вернулись домой, закрыли все окна и двери на задвижки и засовы и, наконец успокоившись, достали большую, сковороду для блинов, смазали ее жиром и поставили на угли очага.

Чтобы, как-то развлечь свою дочь, Анжелика поднялась с ней на чердак, под самую крышу, куда вела короткая лестница. Из чердачного окошка открывалась очень далекая перспектива.

Прямо под ними находился монастырь урсулинок. Окруженный высоким забором, теперь он был у них как на ладони. Обозревая двор монастыря, где жили эти трудолюбивые женщины, проводящие все свои дни в молитвах и в работе, Анжелика и Онорина видели маленьких воспитанниц монастыря, водящих хоровод. Анжелика заметила, что танцы, по-видимому, были любимым развлечением этих детей. По большей части это были крестьянские танцы, привезенные из их родных мест: бурре, ригодон.

Держась за руки, девочки водили хоровод сначала в одну сторону, затем в другую, вставали друг против друга, то сближаясь, то расходясь, приседая, хлопая в ладоши… Их детские голоса, звенящие в морозном воздухе, повторяли простые слова припева.

На мосту в Нанте Танцует Марион.

На мосту в Нанте Марион танцует.

Пастухи, танцуйте Вместе с Марион, Прыгайте, танцуйте, Тех, кто нравится, Целуйте!

Среди танцующих было несколько индейских девочек, которым позволили сохранить их одежду с бахромой, мокасины и единственное маленькое перышко, красующееся на вышитой жемчугом ленте, которой были схвачены их длинные черные волосы. Они выглядели такими же веселыми и шаловливыми, как и другие воспитанницы, и вместе со всеми пели и танцевали.

В одном из углов двора находилось несколько индейских хижин, расположенных вокруг постоянно горящего костра. Этот маленький лагерь нашел убежище под благословенной сенью смиренных урсулинок. Возле очага весь день сидела старая индианка, следящая за котелком; она то поднимала крышку, то убавляла огонь, подливала кружку воды и бросала горсть кукурузы или кусочек сала. Как стайки воробьев, время от времени к ней подбегали девочки и, усаживаясь вокруг, слушали какую-нибудь историю, не забывая полакомиться кусочками сагамита, вытаскивая его двумя пальцами прямо из котла.

Затем они вновь разбегались, гонялись друг за другом, карабкались на деревья, на те приземистые яблони, чьи корявые стволы с обрубленными ветвями свидетельствовали о том, как тяжело им было прививаться и расти.

Девочки, забравшись в своих цветастых юбочках на ветви деревьев, были похожи на птиц в ярком оперении.

— Как они весело играют! — заметила Анжелика. — Тебе не хотелось бы поиграть вместе с ними?

Онорина, с интересом наблюдавшая за девочками, тем не менее ответила: «Нет».

«А ведь ей уже пора учиться читать», — подумала Анжелика.

Но она знала, что не отважится оставить Онорину на пороге школы, если та сама не изъявит желания. Онорина все время проводила одна. Одна со своей матерью. Она испытывала страх и недоверие перед обществом, будто инстинктивно чувствовала, что это общество отвергло ее с самого момента ее рождения. День, когда она станет играть с маленькими веселыми жительницами Канады, станет переломным в ее судьбе.

— Но пока что Онорина говорила: «Нет».

— А маленькие мальчики из семинарии так же весело играют, как девочки из монастыря урсулинок? — спрашивала она.

Анжелике рассказывали, что мальчики особенно любили играть с клюшками в игру, придуманную ирокезами.

Как и все мальчишки, они с удовольствием играли в снежки. Эти маленькие канадцы были шумливы и непоседливы, однако более смышленые и любознательные, чем их сверстники во Франции. Они также любили танцевать, но это опять-таки были танцы индейцев, которым они обучались у своих друзей — мальчиков из индейских племен. Но танцевать им было запрещено, так как после этого дети-индейцы начинали тосковать и пытались убежать из стен семинарии в лес к своим родным племенам.

Однажды Анжелика решила провести небольшое расследование по поводу того, что ей сообщил Виль д'Аврэй. Разговаривая как-то с метрдотелем Тиссо, она неожиданно спросила его напрямик:

— Вы ведь служили при дворе. Скажите, не узнали ли вы того, кто скрывается под именем де ла Ферте?

Он мельком взглянул на нее и утвердительно кивнул головой.

— Но ведь это так странно! — сказала Анжелика. — Что могло вынудить этого молодого человека, занимающего благодаря своей сестре столь высокое положение, бежать и скрываться…

— Причин, по которым знатный дворянин, служащий при дворе, хотел бы на какое-то время исчезнуть, предостаточно. В отношении некоторых преступлений правосудие столь же беспощадно, как и в былые времена.

Он понизил голос.

— …Его Величество был серьезно болен в прошлом году, до такой степени, что уже боялись, что он не выздоровеет. Врачи в конце концов начали подозревать, что его отравили. Нас, служащих на кухне, долго допрашивали. Нам-то ведь все было ясно: мадам де Монтеспан немного переусердствовала, подсыпая королю порошок, который должен был воспламенить его угасающую любовь к ней. Очень может быть, что герцог… де ла Ферте ей в этом помогал. Заметив, что следствие им заинтересовалось, что начали допрашивать его слуг, он, вероятно, решил, что ему лучше избежать их нездорового любопытства, и как можно скорее. Если бы король умер, его могли бы обвинить в покушении на Его королевское Величество.

— И именно из-за этой самой истории вам также пришлось покинуть королевство.

— Офицер Рта Его Величества, сам того не желая, знает слишком много. И вследствие этого попадает как бы меж двух огней: ему угрожают и те, и другие. Одни заинтересованы в том, чтобы он молчал, другие — в том, чтобы он говорил.

— А вы не боитесь, что «он» вас узнает здесь, в Квебеке? Что он может испугаться и попытаться вас убрать?

— Не более чем вы, мадам. Вы ведь не ожидали встретить «его» здесь. Но не стоит этому удивляться, удивительно, если было бы наоборот. Ведь что бы там ни говорили, мир тесен. В определенных местах вы встречаетесь всегда с определенным сортом людей. Я нахожусь на службе у господина де Пейрака и стараюсь по мере возможности не выходить за пределы замка Монтиньи, стоящего несколько в стороне от города. Проявляя разумную осторожность, я могу и не встретиться с этим господином.

— Вашими устами да мед бы пить! Что ж, я от души желаю вам этого. Но придется быть очень осмотрительным. Мы ведь заперты в этом маленьком городе, где все друг друга знают и откуда невозможно убежать.

— Но поверьте мне, мадам, в Версале приходится быть в такой же степени осмотрительным, там вас подстерегают не меньшие опасности. Размышлять и действовать надо только тогда, когда для этого есть достаточные основания. Оставьте ваши опасения — теперешняя ситуация их не заслуживает. Чуть-чуть беспечности и побольше философии — так можно все преодолеть. Держу пари, мадам, вы это и сами прекрасно знаете…

* * *

Дикие гуси улетали. Это означало, что зима приближается неминуемо.

Пока их стаи, насчитывающие более двухсот тысяч птиц, паслись у подножия мыса Бури, осень, казалось, будет длиться еще долго.

Вот уже почти два месяца, прилетев из Арктики, где они гнездились летом, большие белые гуси посещали заболоченные «пастбища», протянувшиеся вдоль побережья Бопре. Всю осень их оживленные крики раздавались в скалах.

И вот теперь, когда всем уже казалось, что хорошая, погода будет стоять вечно, они вдруг собрались улетать.

Глядя в небо, люди наблюдали, как они пролетают над городом, вытянув шеи, широко взмахивая крыльями, и в их криках слышалось веселье отваги, страстная любовь к путешествиям, которая без остановки поведет их на юг, до самых Каролинских островов.

Они покидали людей, оставляя им непогоду, реку, покрытую льдом, бесплодную, занесенную снегом землю. Многим становилось грустно, и они говорили печально:

— Гуси улетают!

Но когда они вернутся, все будут радостно восклицать:

— Гуси прилетели!

Ведь вместе с ними вернется весна.

* * *

Преодолев отвращение и страх, внушаемые ей жилищем, которое было приготовлено для Амбруазины, Анжелика решила посетить замок, находившийся за холмом. Она была движима некоторым любопытством и необходимостью сообщить де Пейраку о деле Элие Кемптона.

Подойдя к замку, Анжелика увидела, что это было действительно весьма просторное здание. Восемь окон второго этажа выходили во двор. На первом этаже Жоффрей разместил свой генеральный штаб. Здесь решались все насущные проблемы, принимались безотлагательные решения. Де Пейраку надо было срочно разместить на зиму пять кораблей своего флота, а это требовало много усилий и забот.

Часть имущества с корабля «Голдсборо» была перенесена в замок, и среди прочего — пушечное снаряжение и оружие. Поэтому здесь царила атмосфера, напоминающая скорее казарму, чем дом хозяина.

— Нет, — сказал Жоффрей, глядя на Анжелику, — тень Амбруазины не посещает меня в этих стенах…

— А чем вы занимаетесь днем? — спросила Анжелика, осознав, что она не имеет ни малейшего представления о его делах и заботах.

— Как и вы, моя дорогая, я посещаю моих друзей.

— Вашего «тайного союзника»?

— Почему бы и нет?

Она озадаченно посмотрела на него. И внезапно смутная догадка промелькнула у нее в голове. Еще чуть-чуть, и она бы догадалась, кто был этот таинственный шпион Жоффрея. Анжелика была уверена, что среди того множества людей, с которыми ей пришлось встречаться, она видела и этого человека. Но чувство было слишком неопределенным.

А Жоффрей все еще молчал.

— Вы мне не доверяете, — сказала она.

Смеясь, он покачал головой.

— Всему свое время. Не будьте так ревнивы.

Он взял ее за руку и повел через березовую рощу. Деревья стояли уже обнаженные, лишь несколько темных елей зеленели среди них. Эти небольшие островки леса отделяли различные кварталы города. Вначале на их месте были изолированные друг от друга концессии. Квебек не был окружен городской стеной, и никакая граница не отделяла город от дикой природы.

Теперь эти небольшие леса и опушки внутри города превратились в подобие парков, превращающихся по вечерам в удобное убежище для влюбленных.

По дороге Жоффрей пытался успокоить Анжелику, объясняя, что весь день он занят множеством мелких и незначительных дел, без которых не обходится жизнь в городе.

— Действительно, я ведь по-настоящему никогда и нежила в городе, — согласилась Анжелика. — Я всегда вела бродячую жизнь. Жоффрей, первый раз за всю нашу жизнь мы вместе живем в городе.

И она снова посмотрела на него, будто боясь поверить в чудо. Так, шагая бок о бок, они пересекли Главную аллею и пошли в сторону обширных прерий, именуемых долинами Абрахама.

Таких естественных пространств, не покрытых лесами, в Канаде было очень мало. Обычно здесь проводили военные учения, а летом пасли скот. На отдельных холмах стояли несколько домов, окруженных небольшими рощицами, и Анжелика, вспомнив, что в одном таком доме поселили господина де Барданя, подумала, что он был прав, жалуясь на отдаленность своего жилища.

Увидев своими глазами тот шумный беспорядок, который царил в замке Монтиньи, Анжелика обрадовалась тому, что она и Жоффрей решили разделить свои «командные посты».

Никогда бы она не смогла почувствовать себя как дома в этом слишком большом поместье, приютившем на зиму всех членов экипажей и флота. В этой казарменной обстановке она не смогла бы должным образом подготовиться к встрече с матерью Магдалиной. А ведь девятидневный пост уже подходил к концу.

Анжелика и Жоффрей стояли у края плато над скалистым обрывом. У их ног Святой Лаврентий нес свои воды к городу Трех-рек и Монреалю. Стаи диких гусей, летевших на юг, оглашали белесое небо пронзительными криками: «Прощайте! Прощайте!»

И в том же направлении, на юг, указал Жоффрей. В полулье отсюда с южной стороны открывается устье реки Ла Шодьер. Поднимаясь по ней, можно достичь озера Мигантик, а из него вытекает Кеннебек. Именно этим путем канадцы попадают в Новую Англию.

— И откуда можно также попасть в Катарунк, в Вапассу…

Жоффрей согласно кивнул. Обняв Анжелику за талию, он привлек ее еще ближе к краю скалы.

— Мы стоим на Красном Мысе. У подножия скалы находится Силлери, заброшенная миссия иезуитов, покинутая ими несколько лет тому назад, после того как ее разрушили ирокезы. Я начал здесь восстановительные работы и собираюсь построить небольшой форт, в котором перезимуют часть моих людей и три корабля.

Не хотел ли он дать понять, что строит этот пост в Силлери, потому что он находится почти напротив устья Ла Шодьер, откуда прямая дорога на юг в их владения в Вапассу и Голдсборо?

Сложный, почти непроходимый, но все же это был единственный путь, по которому они могли ускользнуть из ловушки, если им придется спасаться бегством.

Жоффрей добавил, что, кроме того, чтобы занять людей, он приказал строить маленькие деревянные бастионы у впадения реки Сен-Шарль.

Она слушала, всматриваясь в его энергичное лицо, обрамленное высоким меховым воротником плаща.

Она слушала его голос, звук которого всегда волновал ее, И в его словах, уносимых временами порывами ветра, она чувствовала ту кипучую энергию мыслей и страстей, которая постоянно переполняла его; желание жить, творить, строить — вот что было главным в натуре великого Жоффрея де Пейрака и что побуждало его оставить свой след на земле — не из гордости и тщеславия, а потому, что он обладал тем высоким духом созидания, который сама жизнь сеет в сердце каждого мужчины.

— Итак, если я правильно поняла, — вздохнула Анжелика, когда он кончил говорить, — вы продолжаете окружать город?

Жоффрей улыбнулся, но не стал отрицать.

— …Почему?

Обернувшись, он бросил взгляд на город, на его высокие колокольни, видневшиеся за краем плато на фоне розовеющих сумерек.

— Потому что никогда нельзя быть полностью уверенным, — ответил он.

Затем, обнявшись, они отправились назад через долины Абрахама.

Жоффрей поднял голову и посмотрел на небосвод, от прозрачности которого кружилась голова.

— Посмотри-ка на луну! Она в красном сиянии, — сказал он.

Когда на следующее утро Анжелика вышла на порог своего дома, она не узнала привычный пейзаж. Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла: Святой Лаврентий исчез.

Вместо темно-зеленой, черной, серой, временами желтой воды, сверкающей и бегущей, с островками пены, простиралась бесконечная белая равнина, как бы покрытая алебастром.

Всякое движение замерло. Святой Лаврентий оделся льдом.

Холод железными тисками сдавил лицо Анжелики. Она поняла, что теперь они отрезаны от всего остального мира.

Она вернулась в дом, и ей показалось, что за то короткое время, пока она стояла на пороге, кровь застыла у нее в жилах.

В доме все только и говорили, что о холоде. Холод казался тем, кто явился внезапно, когда его уже перестали ждать. Явился, со своими стальными зубами и глазами из льда.

Из всех высоких труб города яростно валил дым. Он был таким плотным, что, раздуваемый холодным ветром, налетавшим на него подобно ледяному дыханию, свивал свои серые и черные клубы, как гигантский шарф, накинутый на город. Клубящееся облако все разрасталось, и к середине дня многие уже забеспокоились и заговорили о пожаре.

Пожары и эпидемии были страшными бедствиями для горожан, отрезанных от всего мира ледяной пустыней. В несколько мгновений огонь мог уничтожить целый квартал, оставив людей без жилья, без продовольствия, без всего, что они накопили на всю свою жизнь.

Прокурор Тардье, воспользовавшись паникой, направил своих инспекторов проверить, есть ли в каждом доме багры и крюки, а также железные тараны на чердаках и шесты, с помощью которых сбивали языки пламени на крышах. В домах, не имевших чердачного окна, должны были быть установлены постоянные лестницы, ведущие на крышу. Отсутствие снега позволяло легко осуществить эту проверку.

* * *

Анжелика стояла, оперевшись на шелковый полог алькова. Перед ней на кровати среди кружевных подушек лежало маленькое хрупкое создание, которое смотрело на нее поверх больших круглых очков в металлической оправе.

— Итак, это вы! — сказала маленькая женщина.

— Это я, — ответила Анжелика, — ваша соседка, так как мне выпало счастье жить в доме господина де Виль д'Аврэя, почти напротив вас. И мне так хотелось поскорее познакомиться с вами, дорогая Клео д'Уредан.

— А мне нет.

Дама сняла очки, отчего стала казаться еще более беззащитной.

Анжелика улыбнулась. Виль д'Аврэй ее предупредил, что у м-ль Клео д'Уредан нелегкий характер.

Пожилая дама прищурилась и долго разглядывала Анжелику, стоявшую в нескольких шагах от нее у подножия ее кровати. Та, которую она столько раз видела в окно, стояла наконец перед ней.

— Вы совсем не так красивы, как я думала, видя вас издали, — сказала она.

— Расстояние часто создает иллюзии. Мне очень жаль, что я вас разочаровала. Что касается меня, то я счастлива, найдя вас столь похожей на то восторженное описание, которое мне дали ваши друзья.

— Какие друзья? Вы имеете в виду вашего воздыхателя?

— Моего воздыхателя? Кого же?

М-ль д'Уредан рассмеялась.

— Действительно, ведь у вас большой выбор! Но мне нравится ваша откровенность, и то, как смело вы отвечаете.

Слегка вздернутый нос, брови, поднятые в виде запятых, делали ее похожей на наивную юную девушку. У нее была удивительно белая, полупрозрачная кожа. Гладкий лоб оттеняли кружева маленькой наколки, кокетливо прикрепленной к ее седым волосам. Лишь морщинистые руки выдавали ее возраст.

Анжелика слышала, что она была когда-то замужем, однако ее по-прежнему называли «мадемуазель». Может быть, из-за ее юного вида. Но довольно часто так принято было обращаться к вдовам и женщинам, не имеющим детей.

Она отбросила свои очки подальше, на столик, стоящий у кровати.

— Чтобы видеть вас, я в них не нуждаюсь. Я надеваю очки, только когда пишу. Мне приходится очень много писать.

— Я знаю.

Кровать была завалена бумагами, рукописями, раскрытыми книгами.

На коленях у нее стоял маленький письменный прибор на коротких ножках с наклонной доской и углублением для чернильницы. В полураскрытой шкатулке виднелись пачки писем, перевязанных разноцветными лентами.

Онорина, пришедшая вместе с матерью, спряталась в складках ее юбки и, робко оттуда выглядывая, не отрываясь, рассматривала м-ль д'Уредан.

Ей казалось, что эта шестидесятилетняя дама похожа на птицу, сидящую в гнезде. В гнезде из бумаги, ловко и добротно устроенном, как и все птичьи гнезда. Она спрашивала себя, почему эта дама предпочла укрыться бумагой, а не теплым каталонским одеялом, которое Онорине нынешней холодной ночью принес Элуа Маколле. Разве все эти бумаги защищают ее от холода?

Непредвиденное обстоятельство привело сегодня Анжелику и Онорину в эту обитую коврами комнату, украшенную красивой мебелью и картинами, где протекала жизнь невидимой квебекской писательницы.

Из глубины комнаты сквозь большое окно был виден сад, и вдали, среди яблоневых деревьев, бегущие со всех сторон и размахивающие руками люди.

Ручная росомаха Кантора, вернувшись, забралась к соседям, и теперь ее пытались поймать.

Английская служанка, неторопливо ощипывающая в кухне каплуна, увидев что-то среди деревьев, открыла дверь, ведущую в сад. Собака, только того и ждущая, выскочила, громко лая.

Видя из своего окна весь этот переполох, Анжелика решила воспользоваться случаем, чтобы, придя с объяснениями и извинениями, познакомиться наконец с соседкой.

Англичанка, совершенно потерявшая голову в этой суматохе, позволила ей войти.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Анжелика. — Господин де Виль д'Аврэй сказал мне, что вы страдаете от ревматизма!

М-ль д'Уредан держалась не слишком приветливо, но вполне возможно, что это была защитная реакция пожилой женщины, ревновавшей своих друзей и вынужденной из-за болезни проводить жизнь вдали от светского общества.

— Господин де Виль д'Аврэй ничего не знает ни обо мне, ни о моих болезнях. Он слишком занят своими делами. Со времени вашего приезда он не часто бывал у меня. Вы стали причиной множества событий, мадам…

Анжелика рассказала о том, что привело ее в дом соседки

— Рысь! — воскликнула м-ль д'Уредан. — Кар-ка-фу!.. И так уже моя собака стала нервной из-за вашего кота. Да ведь дог господина де Шамбли-Монтобана проглотит ее. — Именно этого я и боюсь. Вот почему я позволила себе…

Как и большинство людей, которым приходится много времени молчать, обретя собеседника, м-ль д'Уредан продолжала произносить вслух свои внутренние монологи.

За несколько минут она успела узнать мнение Анжелики и высказать свое по поводу множества людей, посетовала на характер Сабины де Кастель-Моржа, чьи роскошные формы так не соответствовали ее враждебному отношению ко всему, что касалось любви; м-ль д'Уредан сожалела также, что дам, объединившихся в братстве «Святого Семейства», возглавляла мадам де Меркувиль, а не мадам де Бомон, бывшая более набожной.

— Вы были у урсулинок? Виделись с матушкой Магдалиной?

— Пока еще нет!

— Девятидневный пост закончился. Скоро вас позовут.

— Я надеюсь.

Из глубины сада выскочил темный шар и, как снаряд, полетел к дому. Анжелика кинулась ему навстречу, чтобы загородить вход, испугавшись, что рысь ворвется в этот дом, заполненный изящной мебелью и хрупкими безделушками.

Зверь остановился в нескольких шагах от нее.

Это в самом деле был Вольверин.

Он узнал Анжелику, его круглые черные глаза внимательно ее разглядывали «Как он умен, — подумала Анжелика, — почти как человеческое существо».

Можно было понять, почему рысь внушает такой суеверный ужас индейцам. Этот опасный враг обходит их ловушки, расхищает их запасы и мстит им с поразительной хитростью. Это странное животное, похожее одновременно на медведя и на огромного барсука, с очень темным животом, головой, лапами и мордой. У него маленькая, по сравнению с туловищем, голова, маленькие глаза и уши, толстый и пушистый хвост. Его мех темно-коричневого цвета и зимой, и летом, и лишь на спине и у основания хвоста шерсть светлее. Такого же светло-каштанового оттенка его лоб и щеки, контрастирующие с темной маской вокруг глаз, что придает ему вид столь свирепый и дикий, что наводит ужас. Под коротким носом с широкими ноздрями маленький рот показывает в приоткрытом оскале четыре острых и белых клыка.

Не этот ли демонический оскал видела та проклятая женщина перед смертью?

Не он ли разодрал ее красивое лицо своими острыми зубами и когтями?

…"И я увидел, как мохнатое чудовище выскочило из кустов, набросилось на женщину-демона и сожрало ее…»

— Вольверин… Что ты делал? — прошептала Анжелика.

Одним прыжком ловкий зверь вскочил на стену и с гибкостью ужа соскользнул вниз по другую сторону ограды. С перекрестка раздались крики индейцев.

В саду было пусто.

Анжелика закрыла дверь, через которую проникала стужа. В это самое время прибежала собака, успевшая нарезвиться в самых дальних уголках участка. Пришлось вновь открыть дверь, чтобы впустить ее.

— Эта собака принадлежит к той породе, которая еще во времена древних римлян была приручена людьми. Мне ее привезла одна моя подруга. Мы ее повязали с догом господина де Шамбли-Монтобана. У нее были превосходные щенки.

Она вздохнула, перебирая связки писем.

— Ваш наглый кот… свирепый Кар-ка-фу… все эти создания будут, гулять по моей изгороди… Лучше бы я оставила тот забор из острых кольев, который тут был раньше.

Служанка в съехавшем набок чепце, громко ругаясь по-английски, вернулась на кухню. Чуть позже она вошла в комнату, неся на серебряном подносе мисочку овсяной каши. Должно быть, ее стряпня, брошенная на плите, пока повариха бегала за рысью, сильно пострадала, так как в комнате отчетливо запахло горелым. Однако ни служанка, ни хозяйка не придали этому никакого значения

— Поставьте сюда, — сказала м-ль д'Уредан, указывая на столик у изголовья. — А, вот то, что я ищу!

И, очень довольная, она показала Анжелике перевязанную лентой рукопись.

— Если бы вы знали, о каком сокровище идет речь. Это роман, чести напечатать который был удостоен издатель Барден в прошлом году. Но он пока еще не опубликован, и по рукам ходят несколько копий. «Принцесса Клевская». Его написала мадам де ла Файетт.

Она замолчала и внимательно посмотрела на Анжелику.

— А вы бы заинтересовали мадам де ла Фаветт… Ваша любовная жизнь, должно быть, была очень бурной?

— Я не совсем понимаю, что вы в точности имеете в виду под словом «бурная», — сказала Анжелика, смеясь.

Она напомнила м-ль д'Уредан, что ее ужин совсем остынет. Анжелике так хотелось немного навести порядок в этой кровати заваленной бумагами, и она предпочла бы напоить эту хрупкую женщину хорошим гоголем-моголем.

Анжелика подошла к камину, кочергой помешала угли и подбросила еще несколько поленьев. Огонь весело затрещал.

— Я принимала некоего господина де ла Ферте, который вами очень интересуется, — продолжала старая мадемуазель. — Он приходил лишь затем, чтобы наблюдать за вами из моего дома.

Анжелика вздрогнула. Ей и в самом деле показалось, что Вивонн и его приятели бродили в окрестностях.

— Он и его спутники мне крайне неприятны. Я опасаюсь, нет ли у них неаполитанской болезни, как почти у всех этих придворных. Говорят, что очень хорошим средством против этой заразы, разносимой отравленными стрелами Венеры, является перец. Но от него чихают…

И она настойчиво попросила Анжелику найти ей лекарство от этой ужасной болезни.

Анжелика не могла понять, почему старая мадемуазель так опасается неаполитанской болезни — ведь она не покидала своей постели, вела жизнь затворницы, и сам возраст уже должен был защищать ее от пагубных страстей.

Но Анжелика все же обещала ей принести всевозможные целебные травы.

— Хорошо, договорились, вы придете! И когда все покроется глубоким снегом, однажды вечером вы выйдете из дома, пересечете улицу, войдете ко мне, и я вам прочту эту чудесную историю — роман «Принцесса Клевская». Мадам де ла Файетт пишет божественно. Ее стиль — это подлинное наслаждение. Вы будете довольны.

И она добавила.

— …Я читала самой королеве.

«Это произошло! Я видела обольстительницу, — писала м-ль д'Уредан. — Она стояла в двух шагах от меня.

Наш разговор начался довольно бессвязно. Мне хотелось заставить ее обнаружить те недостатки, которые должны быть свойственны такой опасной женщине, какой мне ее описали. Я пыталась уличить ее, заставить хмуриться, злиться, быть заносчивой, эгоистичной, властной. Я потерпела полный провал. Весь мой сарказм был растрачен впустую.

Короче, она меня очаровала. И даже не могу понять, в чем заключается ее шарм. Красота ее волнующа, это правда. Мы всегда чувствуем себя безоружными перед неким совершенством лица и тела, перед гармонией жестов, движений Красота нас утешает и утоляет нашу тоску по земному раю. Но одной красоты было бы недостаточно. Может быть, ее взгляд? Мне не удалось определить оттенок ее глаз, о которых столько говорят. Она смотрела на меня так внимательно, и я почувствовала, что она действительно рада со мной познакомиться, и не только для того, чтобы завоевать мое расположение.

Я почувствовала, что она озабочена моим здоровьем, и это меня тронуло.

Это так не похоже на то, что мне приходится слышать от моих друзей, которые слишком легко воспринимают мои болезни и от которых я постоянно слышу: «Вставайте! Вставайте!» Как будто есть необходимость в том, чтобы на улицах Квебека стало одной болтливой женщиной больше.

Ребенок, ее дочь, мне не понравился. Она слишком над ней дрожит, слишком для женщины, которая не должна была бы иметь слабости такого сорта.

Девочка тоже к ней очень привязана, но она совсем иная.

Можно подумать, что это не их дочь.

Боже! Как я люблю философствовать и рассуждать о сложностях и противоречиях человеческой натуры. Как мадам де ла Файетт в своем прекрасном повествовании, рукопись которого вы мне прислали.

Мы скоро погрузимся во льды и тьму. Погода испортилась. Вот почему я не покидаю моей постели. На улице сверкает иней, скоро начнутся зимние бури.

Внезапно я подумала о мадам де Пейрак, и меня охватило беспокойство. Лишь бы мать Магдалина не узнала в ней ту зловещую женщину из своего видения!

Мадам де Пейрак сильная. Но, может быть, иезуиты еще сильнее?