Счетчики




«Неукротимая Анжелика / Анжелика в Берберии / Анжелика и Султан» (фр. Indomptable Angélique) (1960). Часть 3. Глава 9

Вступление в Марокко ознаменовалось мгновенно наступившими переменами. Грабители исчезли с горизонта. Зато по пути стали встречаться приземистые горные крепости из необработанного камня. Мулей Исмаил выстроил их во всех концах своего царства силами своих легионов.

Эскорт негров в красных тюрбанах гарцевал перед караваном. Путешественники останавливались около селений, и предводители родов спешили снабдить их птицей, молоком и бараниной. А после отбытия каравана на месте стоянки сжигали вязанки зеленых ветвей, чтобы очистить землю, по которой прошли рабы-христиане. Это была суровая и очень религиозная страна. Доходили новости из столицы. Мулей Исмаил вел войну против одного из своих племянников, Абдель-Малека, поднявшего племена вокруг Феца. Но уже разнеслась слава о новых победах великого воина-венценосца. Посланец передал Верховному евнуху, что победоносный султан милостиво ожидает своего лучшего друга и советника. Фец пал, и черные нукеры уже прошлись по городу, убивая всех, встреченных с оружием в руках.

Караван тогда стоял в двух днях пути от Феца, разбив лагерь у подножия высокой крепости с квадратными зубчатыми башнями. Алькаид Алазин, комендант крепости, задал пиршество в честь победы и прибытия Верховного евнуха и первого султанского визиря Османа Ферраджи.

Среди общего шума и грохота ружья изрыгали пламя, небо пестрело от стрел, в воздух взмывали желтые, зеленые и красные бурнусы, а великолепные вороные и белые лошади выделывали замысловатые фигуры.

Анжелика была приглашена на трапезу. Ослушаться она не осмелилась, тем более, что просьба эта в устах Верховного евнуха, вообще довольно мрачного в последние дни, приобрела жесткость приказа.

У подножия крепости разбили огромный шатер, покрыли его одеялами из верблюжьей шерсти и коврами. Через отвернутый полог входа была видна толпа любопытных, сверкающая под солнцем своими разноцветными одеждами.

Блюда разносили до вечера: жаркое из барашка, рагу из голубей с бобами и миндалем, слоеные пироги. И все это было густо сдобрено обжигающим горло перцем.

Настал вечер, время песен и танцев. Два огромных костра давали свет, и блики огня играли на красных песчанниковых глыбах основания крепости.

Под дрожащие звуки флейты и барабанную дробь поднимались танцовщицы, закутанные во множество юбок неразличимого цвета, позвякивающие золотыми браслетами. На их открытых лицах были видны какие-то синие знаки. Они встали полукругом, плотно прижавшись друг к другу плечами. За ними теснились пешие мужчины, а чуть дальше — всадники.

Начался танец. Это был танец любви. Скоро зрители смогли различить под множеством юбок судорожные колебания животов, меж тем как музыканты метались вокруг танцующих, словно дьяволята, а их инструменты доводили этот танец-заклинание до настоящего исступления. Это длилось долго, ритм все убыстрялся, танцующие истекали потом, их лица с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами горели тайным огнем. Без единого постороннего прикосновения они доходили до пароксизма страсти, и под жадными взглядами напряженных, объятых вожделением мужчин расцветало таинственное лицо истомленной счастьем женщины, на котором против ее желания отражаются радость и боль, экстаз и страх. Будто пораженные невидимой молнией, зародившейся где-то внутри них, они почти лишались чувств, но продолжали стоять, поддерживаемые только плечами соседок. Казалось, еще мгновение — и они грохнутся навзничь, готовые ко всему.

Чувственность, источаемая этой толпой, была так навязчива, что Анжелика опустила глаза. Заразительная любовная горячка потревожила и ее. В нескольких шагах какой-то араб не сводил с нее взгляда. Это был один из офицеров алькаида, его племянник Абдель-Карим. Анжелика отметила, что он красив, как античная статуя. У него было лицо цвета палисандра с темными глазами и белым кружевом зубов, сверкавших, когда он улыбался, отвечая на комплименты Османа Ферраджи.

Но теперь он не улыбался. Он не спускал глаз с французской пленницы, чье непривычно белое лицо светилось в темноте. Почувствовав его взгляд, Анжелика повернула голову. И содрогнулась, прочитав зов в его больших требовательных черных глазах. Она увидела, как дрожат его полные губы и гладкий подбородок с ямочкой посередине, словно у прекрасных бронзовых римских бюстов. Анжелика обернулась, ища глазами Османа Ферраджи: не заметил ли он, что она сделалась предметом пристального внимания?..

Но он куда-то отошел и, может быть, именно его отсутствие ободрило молодого человека. Огонь костров замирал, отбрасывая гигантские тени за стену, и красные камни крепости постепенно погружались во тьму. Казалось, пламя мигало в такт ритмам танца и голосам, звучавшим то громче, то тише, переходя от гортанного крика к глухому шепоту, к бессловесному хрипу, чтобы затем вновь зазвучать громко… и вновь затихнуть…

В возникавшей тишине слышался лишь скрип песка под логами неутомимых танцовщиц. Когда этот топот смолкнет, когда последний уголек погаснет, единый порыв бросит навстречу друг другу мужчин и женщин.

Взгляд Анжелики неотвратимо возвращался к неподвижному, словно зачарованному лицу молодого шейха. На нее смотрели и другие, но этот желал ее с устрашающим жаром, как некогда Накер-Али. В ней пробудилось стремление откликнуться на его призыв. Она вновь познала тот голод, что проникает до внутренностей, и почувствовала слабость, почти головокружение. Ей на миг захотелось опустить глаза, но тут же она вновь посмотрела на юношу. Наверняка у нее был весьма выразительный вид, поскольку губы его тронула торжествующая улыбка, и он подал ей знак. Анжелика резко отвернулась и набросила покрывало на лицо.

Ночь сгущалась. В заговорщической темноте движения танцовщиц замедлились, одна за другой они падали наземь, и тогда от толпы зрителей отделялись хищные тени охотников, бросающихся на давно подстерегаемую добычу.

После бесконечного ожидания, танцев и ритуальных напевов приблизилось время последнего, главного ритуального действа. Музыкальные инструменты смолкли, костер отбросил последний отблеск и погас.

Под надзором евнухов пленница в сумерках возвратилась в свою палатку. Она бросилась на обтянутый шелком диван, и полог входа упал. Анжелика позвала свою соседку-черкешенку, но той в палатке почему-то не было, и она осталась наедине со снедающей ее тревогой.

Снаружи евнухи, равнодушные к охватывающей лагерь любовной лихорадке, разводили по местам гаремных рабынь.

Анжелика задыхалась. Ночь была душной, все звуки замерли, кроме тех, что были, казалось, порождены всеобщим совокуплением, совершавшимся снаружи, не прекращаясь и сотрясая землю. Она чувствовала себя больной, стыдилась своего жара, ее нервы были напряжены, но при всем том она не расслышала ни тихого поскрипывания кинжала, вспоровшего ткань за ее спиной, ни того, как легкое тело скользнуло в шатер. Лишь когда чья-то крепкая прохладная рука коснулась ее горячей кожи, она вскочила в смертельном ужасе. При неясном свете ей удалось различить искаженное страстью ликующее лицо, склонившееся над ней.

— Вы с ума сошли!

Сквозь муслин ночной рубашки она чувствовала, как ее ласкают ищущие руки, а улыбка Абдель-Карима над ее головой походила на осколок луны.

Она дернулась и вскочила на колени. Арабские слова ускользали из памяти, однако ей удалось составить фразу:

— Уходи! Уходи! Ты рискуешь жизнью.

Он ответил:

— Знаю! Не важно! Надо… Это ночь любви.

Он встал на колени около нее. Мускулистые руки охватили талию, словно стальное кольцо. И тогда она увидела, что он пришел полуодетым, в одной набедренной повязке, готовый к любовной схватке. Его гладкая кожа с терпким перечным запахом прильнула к ее коже. Она беззвучно попыталась его оттолкнуть, но он клонил ее к подушкам с силой, удесятеренной желанием. Медленно он опрокидывал ее навзничь, и она обессиленно поддавалась его непонятной, неукротимой и яростной власти.

Нависшая над ними угроза смерти ужесточала его напор. Пугающая тишина сопутствовала их любовной борьбе, одновременно размеренной и страстной, и, словно запретному плоду, придавала сладость обрушившемуся на них наслаждению.

Внезапно их окружили евнухи. Они вошли крадучись, как черные демоны. Анжелика угадала их приход раньше, чем юноша, утонувший в истоме любовного единоборства. Она пронзительно вскрикнула…

Они схватили юношу, оторвали от нее и выволокли наружу…

Утром караван проследовал мимо красных крепостных укреплений. Анжелика ехала верхом. В ветвях серебристого от старости оливкового дерева она увидела мертвое тело. Несчастный был подвешен за ноги. На земле под ним догорал костер, обугливший его голову и плечи. Анжелика натянула поводья. Она не могла оторвать глаз от ужасного зрелища. Она была уверена, что это тело прекрасного бронзовокожего божества, посетившего ее ночью. Белый конь Османа Ферраджи поравнялся с ней. Анжелика медленно повернулась к евнуху.

— Вы все подстроили, Осман-бей, — прерывающимся голосом проговорила она.

— Вы сделали это нарочно, ведь правда? Вот почему в палатке не было черкешенки! Вы знали, что он попытается проникнуть ко мне… Вы позволили ему ползти, карабкаться, скользить по земле, чтобы добраться до меня… Будьте вы прокляты, Осман-бей! Я вас ненавижу!..

На ее разъяренный взгляд Осман Ферраджи ответил холодным зеркальным блеском огромных египетских глаз и с улыбкой произнес:

— Знаешь, что он сказал перед смертью? Он сказал, что ты — горячая и умопомрачительно страстная и сама смерть — ничто для того, кто познал наслаждение в твоих объятиях… Ты солгала мне, Фирюза! Ты совсем не бесчувственна, и тебе не занимать опыта в любовных делах.

— Я ненавижу вас, — повторила Анжелика. Но в глубине ее сердца шевельнулся страх: она начинала понимать, что в этом поединке он сильнее ее.

На подходах к Фецу стали видны следы отбушевавших боев. Мертвые лошади, трупы людей, уложенные в лощинках среди голой розовой и серой земли. Туча коршунов кружила над городом. На крюках, вделанных для подобных случаев в золотистые городские стены, висели тысячи окровавленных голов. На двух десятках крестов, расставленных по три, корчились искалеченные тела, что придавало окружавшим город холмам сходство с Голгофой. Стоял такой смрад, что Осман Ферраджи не захотел входить в город и караван остановился в некотором отдалении.

На следующий день явились гонцы, передававшие Верховному евнуху благие пожелания монарха и счастливую весть, что изменник-племянник Абдель-Малек попал в плен и отряды янычаров везут его живым. Мулей Исмаил самолично отправился навстречу поверженному врагу с двумя тысячами конников, тысячью пехотинцев и сорока рабами-христианами, несущими большущий котел, кинтал смолы и столько же жира и оливкового масла. За ними следовали повозка дров и шестеро мясников с тесаками в руках.

До Мекнеса было близко, и караван рассыпался. Несколько отрядов отправились к городу, другие разбивали лагерь, а Осман Ферраджи, взяв с собой десяток всадников, юнцов, подаренных Меццо-Морте, верхом на лошадях, а также трех самых красивых женщин, посаженных на белого, серого и рыжего верблюдов, поспешил навстречу султану. С ними двигались носильщики и рабы, неся красивейшие из даров алжирского адмирала. Верховный евнух обратился к сидевшей на лошади Анжелике, которая держалась поодаль.

— Завернись потуже в шерстяное покрывало, если не хочешь, чтобы Мулей Исмаил познакомился с тобою сегодня же, — сухо посоветовал он.

Молодая женщина не заставила повторять приказ дважды. Фатима помогла ей превратиться в кокон, что отнюдь не облегчало управление лошадью. Ей бы хотелось остаться в лагере или отправиться в город, но Осман Ферраджи желал, чтобы она поехала с ним. Три евнуха, предупрежденных, чтобы хранили молчание, должны были сопровождать пленницу и защищать от слишком любопытных чужаков. Ей предназначалось видеть и не быть увиденной. Впрочем, как вскользь заметил Осман Ферраджи, толпа, сгрудившаяся под этим огненным небом, вскоре удостоится зрелища, которое отобьет любопытство к чему-либо еще.

Назад | Вперед